Андрей Константинов - Птица Феникс

- Что, - спросил он, - вам от меня надо?

- Митрофан, - сказал Зеленцов. - Дай показания на Митрофана.

- Ну ты че? Ты смешной какой-то...

- Ты тоже, - ответил Петрухин. - Что ты жмешься, Бодуля? Заказ-то ведь от Митрофана поступил... так? Расскажи - и все тип-топ.

- Не знаю ничего, - внаглую лепил Бодуля. - Коньячку плесни, Костик.

- Пей. А обслужишь себя сам - слуг-то, как ты говоришь, у нищих нету.

Бодуля налил себе недорогого, но хорошего дагестанского коньяка от Шилкина, выпил... Он лихорадочно пытался сообразить, что делать, но ничего путного в голову не приходило. Оставалась испытанная тактика: все отрицать, гнать дуру, прикидываться "скорбным на голову", но избегать конкретных ответов на вопросы.

Бодуля выпил, закусил сигаретным дымом и сказал:

- Я ничего говорить не буду, я устал...

- Можно взбодрить,- сказал Петрухин.- Один тверской парнишка тоже кобенился, кобенился: ничего не знаю, ничего не помню, все забыл... Но я к нему подошел творчески - и ведь все вспомнил. Взбодрить?

- Не надо,- ответил Купцов.- Давай-ка, Бодуля, попробуем по-другому. Не хочешь говорить - не надо. Но пойми, что это в твоих же интересах. Ты рассказываешь на видеокамеру о том, как дело было, - и все. Ты свободен, потому что больше нам не нужен... нам нужен Митрофан.

- А кому я вообще буду нужен, ежели Мит-роху сдам?

- А в зоне кому ты нужен?

- А ты что - прокурор, что зоной меня пугаешь?

- Нет, я не прокурор. Но если общего языка не найдем, то бумаги мы отдадим в прокуратуру. И вот тогда ты в зоне. Надолго.

- Ты это бакланам впаривай. Нет у вас против меня ничего, кроме слов этого желторотого. Трое бывших ментов рассмеялись.

- У тебя, Бодуля, адвокат есть? - спросил Купцов.

- Есть, - оживился вдруг Коровин. Он даже удивился: как это он забыл про адвоката-то?. Наверно, потому, что здесь все-таки не ментовка. Потому, что он видел избитого и закованного в наручники человека и Петрухина с резиновой палкой в руках. - Есть у меня адвокат.

- Давай-ка пригласим его сюда, и он оценит ситуацию. А потом даст тебе совет: отмазывать Митрофана или спасать свой организм.

Адвоката вызвали, и уже через полчаса он был в "Фениксе". Адвокат оказался седым и тощим мужиком лет пятидесяти с сильной дальнозоркостью. Глаза, увеличенные толстыми плюсовыми линзами, выглядели по-совиному огромными. Купцов за пять минут изложил ему ситуацию и в заключение прогнал пленку с признаниями Крушинникова.

- Вот эту кассетку и присовокупленные к ней прочие документы мы сегодня же отдадим в прокуратуру. Как вы думаете, господин адвокат, сколько времени ваш клиент пробудет на свободе? - спросил Купцов.

Адвокат все понял, попросил возможности поговорить с клиентом приватно. Им, разумеется, разрешили... Через четверть часа Бодуля "давал интервью" перед объективом видеокамеры.

Петрухин:

Вот, собственно, и все - финал... Или финиш? Не знаю, как правильно сказать... Надо будет спросить у Ленчика, он у нас интеллектуал. Ну, в общем, мы "взяли интервью" у Бодули. В присутствии его адвоката - господина Розинера Бориса Ефимовича. Борис Ефимович засвидетельствовал, что показания его клиент дает добровольно, побуждаемый глубоким раскаянием...

От раскаяния Бодуля врезал несколько полтинников коньяку и хотел еще шмальнуть косячок, но Костя сказал: "На хер. Нечего тут притон устраивать".

Бодуля, конечно, попытался впарить нам свою версию, но мы привели Крушинникова. И Саша Ки-рюшу поправил... Вот так. Но он - Бодуля - в общем-то, и сам все уже понял, да и гражданин Розинер ему отсоветовал лапшу вешать. Поэтому мы записали нормальное интервью и с Крушиннико-вым и с Бодулей. Крушинникова мы после этого отпустили. Костя послал кого-то в Апрашку, где Сане купили турецкого шитья "адидас", я выдал ему двести рублей на дорогу. Он спросил:

- А... что дальше?

- Дальше... дальше вали в свою Тверь. Сиди тихо. Больше не балуйся,

- А как же ЭТО? - спросил он, кивая на огонек свечи под стеклянным колпаком.

Мы стояли в холле "Феникса" у дверей черного стекла с золотой птицей, объятой пламенем... Видимо, из-за тонировки стекла улица казалась мрачной и безжизненной... Там, за стеклом, был яркий солнечный день, но из холла все это выглядело по-другому. И даже алые розы в вазе казались черными.

- А как же ЭТО? - спросил убийца Крушинников. Я не знал, что ему ответить. Я повернулся к Леньке. А Ленька пожал плечами и сказал слова, которые я тогда не понял:

- Это - беда во всем, что делается под солнцем, ибо участь для всех одна. Потому-то осмеливаются люди на зло, И пока они живы, в их сердцах безумье, А после этого - к мертвым*