Леонид Костомаров - Десять кругов ада

Смотрит Квазимода, не знает, верить - нет слезам этим.

- Вон скотина Дергач малолетнюю девочку изнасиловал, убил и может на солнце смотреть, радоваться, а мне - помирать? Я же в Зоне сломался, Ваня, заделался вором и убийцей! На воле я ж не убивал! У-у-у-у! - И стал колошматить себя по груди, лицу, биться о стену башкой.

- Ну, хватит! - не выдержал Квазимода и отвесил пару легких пощечин кричавшему.

Тот вмиг каким-то странно проясненным взглядом глянул на бывшего братана: пронесло, что ли?

- Заткнись, народ соберешь, - тихо сказал Батя, обмякший уже.

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Угроз этого гада я не страшился, просто стало жаль его, паскуду. Да, зло посмеялась над ним судьба, здесь нет вопросов... Но что же делать теперь, все прощать ему? Уж нет.

- Тебе бы, гад, пику к горлу приставить и посмотреть, как ты в штаны наложишь... Все. Закончили. Если еще к мальцу подъедешь - убью, как последнюю тварь. Своими руками задушу, хоть неохота за тебя снова сидеть... Он же на свет мужиком родился, скот, ему же отцом становиться еще... А... - махнул я безнадежно рукой на Кешу - не поймет он.

Сопли размазывает, плачет, подлюга.

- Иди морду вымой! - говорю. - А что скажешь про скулу свою? - остановил я его окриком.

- Придумаю, - мямлит. - Синяков-то нет. Умеючи вправил.

И ушел, и снова гадостно стало на душе, ничем не вытравишь мерзость эту. Ну когда ж это кончится?!

ЗОНА. ДРОЗДОВ

Снова вызвал меня Мамочка, об этом бедняге поговорить - о Журавлеве, что парится здесь почем зря, за кого-то...

Ну, я начал разговор с ним без дурочек своих обычных, серьезно. Имеем ли мы, так и говорю - мы вроде как бы заодно с ним, с офицером, - имеем мы право помочь человеку против его воли?

Такой вот непростой вопрос задал я начальнику отряда. Ну, ему-то такие нравятся. Он бы всем помог помимо их воли, как я заметил, - характер у него такой. Ну а тут похмыкал, для приличия, и отвечает: имеем.

Тогда, говорю, поймите правильно. Вы сами знаете, что не хотел я быть у вас в активистах, против этого, потому как знаю эту систему вашу, и не просите! - пресекаю, не хочу спорить по ее поводу. И ничего доказывать вам не буду.

Просто хочу помочь соседу по бараку Журавлеву. После вашего рассказа о его бедах поговорил я с ним по душам и могу теперь утверждать - не виновен этот Журавлев, не виновен.

А я не какой-нибудь ангел-спаситель, я бомж, если вам так угодно. Но я человек, который считает себя отчасти интеллигентным, и моя обязанность, я считаю, помочь этому несчастному, несущему чужой срок. А то он просто рехнется скоро на наших с вами глазах...

Смотрю, растерялся наш правдолюбец, понятно. Кто с такими вот закидонами к нему приходит? Думает, видно, а уж не подход ли это какой со стороны бомжа?

Но, смотрю, поверил, расслабился.

- А я знаю, кто убийца. Журавлев во сне проболтался, назвал его...

- Ну? - привстал аж со стула этот сыщик-любитель.

- А скажите, если Журавлев рядом стоял, ему соучастие могут дать при пересмотре дела? Хотя он же не знал, что смерть здесь произойдет? А?

- Нет, не могут, - твердо майор отвечает. - В правосудии такой случай называется эксцесс исполнителя. А если он вообще не принимал никакого участия, то он просто "скрыватель" называется и получит свой срок, но уже за укрывательство, не более. Это условный срок, как правило. - И ждет, когда назову я имя убийцы. Я смотрю на него и думаю - вот и встретились два одиночества...

Зачем это все надо майору Медведеву, которому, как говорят, и осталось-то до весны здесь мантулить, нас перевоспитывать, да зэку Дроздову, у которого своих хлопот полон рот на воле, которая вот-вот, по теплу мне будет?

А Журавлев-то, Журавлев... Вроде как сыр в масле катается, к куму через день бегает, даже пиво один раз тайком от него принес и меня угостил, а сам-то - как лошадь загнанная, забитая...

Не милы ему походы эти в бухгалтерию, потому как ничего пока не дают они ему. Ни на комиссию его почему-то не выставляют на досрочное, ни послабок никаких не дают.... Будто за все его потуги во благо родной тюряги сразу и отпустят его, в один день. А сам он на эту тему боится пикнуть и вообще не говорит ни с кем.

Все писулечки свои вечерком строчит, считает на счетах, дебет-кредит, разрешают ему ведь счеты даже в бараке держать. Пьянь барачная иногда дерется ими, счетами, и безответный бухгалтер всегда без стонов собирает потом свои кругляшки по углам, выправляя погнутые о дурные головы спицы, аккуратно вставляет их и тихонечко пощелкивает опять по вечерам. Вот такой человек.