Леонид Костомаров - Десять кругов ада

- А почему черная бирка? - опять кричит. Смотрю, точно - нагрудный знак с моей фамилией пока черный.

- Не успели написать...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

А Шакалов уставился на этот красный кусок материи, как бык на мантию матадора, аж рот раскрыл. Волков же с трудом сдержал себя, чтобы не сорвать с Воронцова этот лоскут, что теперь окончательно их разделил со строптивым зэком...

- Может, сорвать, товарищ капитан? - нашелся Шакалов, видя недовольство лоскутком и вышестоящего начальника.

- Не знаю, на планерке об избрании не говорили, может, и надо срывать... задумчиво произнес Волков, разглядывая напрягшегося, громко сопящего от своего бессилия и унижения Квазимоду.

И сорвали б, если бы приметливый прапор в этот миг не увидел в последней проходящей пятерке неестественно выпяченный бок под телогрейкой одного из зэков.

- Э-э-э! - радостно и призывно крикнул он. - Вон тот, рябенький шкет, ко мне, голубчик!

- Крохалев, - пригляделся Волков.

Ленин - а это был он - часто-часто заморгал расписанными веками и несмело подошел.

- Ну, и что у тебя под бушлатом, хлопец? - не зло спросил Шакалов.

Шут вытащил большой газетный сверток, в котором оказалось полбуханки хлеба и большая стеклянная банка.

Банка тотчас умелым броском Шакалова улетела в железную бочку для мусора, сиротливо звякнув там.

- Чифирь вот тебе, - удовлетворенно протянул Волков.

- Хлеб возьми, - великодушно разрешил Шакалов, брезгливо после банки хлопнув ладонью о ладонь, пропустив мимо ушей вялую реплику капитана о том, что вывозить хлеб на объект запрещено. - Пусть...

- А воду из чего пить? - возмутился Ленин.

- Марш в строй! - рявкнул на него Волков. - Из козлиного копытца, из чего... И хлеб надо отобрать.

- Да ладно, товарищ капитан, - протянул Шакалов - Бывает ведь, что с утра аппетита нет, а день длинный...

Волков посмотрел на него, видимо вспомнив свой завтрак, а я, стоящий рядом в замерзающей шеренге, представил себе его завтрак.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Машины с зэками тем временем повернули в сторону трассы. Шакалов со своей доской важно удалился на вахту, чтобы до нашего возвращения предаться размышлениям о своей роли в перевоспитании зэковского континента. Металлические ворота медленно покатились до упора и надежно закрыли Зону.

Хотя я и выбрал раз и навсегда позицию стороннего наблюдателя, но бывали моменты, когда, кроме ежедневной выматывающей работы, мне вдруг предоставлялась возможность вспомнить, что я рожден не только для того, чтобы кидать целый день бетон на пару с Лениным или Лебедушкиным...

Такую возможность мне дал новоизбранный бригадир. Однажды после обеда Батя, относившийся ко мне с некоторой подозрительностью, но тем не менее со сдержанным уважением, пригласил меня к себе в бригадирскую.

- Вот что у нас на полигоне творится, - вздохнув, прихлопнул он рукой по бумагам, лежащим на столе. - Сам разобраться не умею, но вижу - непорядок. Помоги, если сможешь.

- Попробую, - уклончиво ответил я, польщенный вниманием к моей скромной персоне.

- Попробуй, - не мигая, уставился он на меня. - Ты все равно бумажками вечерами загружен... У тебя же образование...

Я взял папку "Расценки".

- А вот - нынешнего года, - вынул Батя другую стопку из стола. Домостроительный комбинат получает по прошлогодним расценкам, а мы по новым. Вот тут у меня и ум за разум заходит, - жестко добавил он.

ВОЛЯ. ВОЛКОВ

До планерки было еще рановато, и я пошел в штаб, к себе в кабинет. Вот ведь как... Стоило мне только недельку с гриппом проваляться, а тут уже какие перемены...

Этого подонка бригадиром сделали...

Всем своим существом я ненавидел этот мир, который судьба мне поручила охранять, и сила этой ненависти очень помогала мне в работе. Я заметил, чем больше я зэков ненавидел, тем результаты мероприятий лучше. Они признают только силу и ничего, кроме силы, как в волчьей стае...

А то, что они "перевоспитываются", - это все бабушкины сказки, сколько я перевидал этой блатоты и ни одного "перевоспитавшегося" что-то ни разу не встретил.

Есть те, что маскируются... безусловно. Вот Квазимода этот хотя бы, как ловко Блаженному мозги пудрит... Гнилое же яблоко никогда не станет здоровым, так и человек с червоточинкой в душе не способен никогда возвратиться в общество честным и порядочным. Обиды на неудавшуюся жизнь вновь и вновь должны подталкивать его на очередное преступление.

И остается только одно: заставить преступника долбаного бояться, а значит - уважать закон, меня уважать. И обойти меня этому люду трудно, я мнительный, я насквозь их вижу.