Наталья Андреева: Истина в вине

Но первые попытки барона связать гениальное вино с гением от искусства были неудачными. Легенда гласила, что в 1949 году Филипп Ротшильд обратился не к кому-нибудь, а к самому Анри Матиссу! Обратился с просьбой использовать фрагмент его произведения для винной этикетки. Гений был возмущен. Сороковые годы были не лучшими для Матисса. Он перенес тяжелую операцию, долго болел, а потом увлекся аппликацией из бумаги, создавая нечто. Барон справедливо считал, что они найдут общий язык. Его жена погибла в концлагере, а родные Матисса тоже были арестованы во время оккупации. И в самом деле, Матисс не смог отказать напрямую, но использовать любую свою картину для какой-то там винной этикетки категорически запретил. Вместо этого он подарил барону странную аппликацию из простой бумаги, наклеенные в беспорядке разноцветные кусочки, обозначающие нечто.

Барон на это ничего не сказал, но использовать «творение» гениального художника не собирался. Филипп Ротшильд считал свое вино неординарным и достойным уважения. Правда, впоследствии он простил Сезару, когда тот изображение для этикетки создал следующим образом: положил на лист бумаги несколько гаек и булавок и опрыскал из пульверизатора черной краской. А потом закрасил следы от иголок красным цветом.

Что ж, у гениев свои причуды, и не всегда они понятны простым смертным. Этикетку «Шато Мутон Ротшильд» 1949 года нарисовал один из друзей барона, Анри Динимонес, аппликацию Матисса он дополнил, все-таки использовав, написав от руки год урожая и свой девиз: «Первым быть не могу, вторым не хочу. Я — Мутон!», и собственноручно наклеил ее на бутылку. Он был человеком крайне амбициозным.

По слухам, эта бутылка была подарена бароном Жаку Шираку, когда тот подписал-таки указ о присвоении винодельческому хозяйству упрямого барона первой категории. Это было в 1973 году. И вот сегодня состоялась распродажа знаменитой Парижской коллекции. Предполагали, что раритет «заблудился» именно там. И пора бы ему предстать перед коллекционерами.

Все понимали, что уникальность этой бутылки вина в единственной в мире этикетке, которые давно уже и сами стали предметом коллекционирования. Впрочем, и вино было достойное, хотя его пригодность для пития еще надо было определить. Сухие вина не такие долгожители, как, к примеру, арманьяки или вина крепленые. Но ценности бутылки это не умаляло. Ведь этикетка на ней была уникальна.

— Прошу, месье.

Лакей откинул тяжелую занавесь и жестом пригласил богатого русского господина пройти. Одновременно с ним в зал вошли еще четверо. Увидев их, Воронов чуть не рассмеялся.

— Похоже, господа, мы рано попрощались! — с улыбкой сказал он.

Все его соперники были здесь. Невозмутимый Сивко пожал плечами, Елизавет Петровна тонко улыбнулась, Иван Таранов расправил плечи, а Лев Абрамович коротко вздохнул. Кроме них в зале присутствовал седовласый мужчина важного вида.

— Мы пригласили сюда наиболее активных участников прошедших торгов, — пояснил он, и слова эти тут же перевели. Не все из присутствующих знали французский. — Думаю, пятерых вполне достаточно, чтобы разыграть приз, которому нет цены.

— Цена есть всему, — негромко сказал Лев Абрамович и нервно поправил манжет белоснежной сорочки. Костюм его был хорош, но рукава отчего-то коротковаты.

Коллекционером он был страстным, поговаривали даже, что семидесятидевятилетний старец выжил из ума. И уже лет десять как. Его скандальная женитьба в преклонном возрасте на девятнадцатилетней порнозвезде повергла всех в шок. Особенно наследников. А уж когда девица родила сына… Ах, какой разразился скандал! Но Льва Абрамовича разрывали две страсти: коллекция вин и стяжательство. О его скупости тоже ходили легенды. О том, что он, имея миллионы, летает эконом-классом и ездит в автобусе бесплатно, предъявляя пенсионное удостоверение. За глаза называли даже «старым маразматиком». Но если уж он на что-то решался… Взять историю с порнозвездой. Насчет завещания Льва Абрамовича можно было выдвигать самые смелые предположения.

— Господа, прошу вас садиться.

Мебели в зале, куда пригласили именитых гостей, было немного, но вся она антикварная, словно бы господа собирались торговаться в каком-нибудь музее. В центре, под причудливой бронзовой люстрой находился стол, на нем две свечи, подле шесть кресел со спинками, украшенными затейливыми вензелями. Иван Таранов оглядывался с таким видом, словно приценивался. И был готов унести отсюда не только бутылку эксклюзивного вина, но и все остальное, включая стол и бронзовую люстру. «Тысяч этак сорок евро», — пробормотал он, окинув орлиным взором сей предмет. Первым к своему месту во главе стола прошел француз. И повторил: