Наталья Андреева - Все оттенки красного

— Жива?

Ее успокоили: жива мол, но дел натворила. Но Веронике Юрьевне было все равно. Лишь бы дочь была жива, лишь бы с ней самой все в порядке. А в то, что ее Майя могла совершить что-то плохое, Вероника Юрьевна не верила. Не такая ее девочка. Она чистая, хорошая, добрая. И вот она, перед ней. Живая.

— Майя! Девочка моя родная, что с тобой случилось?

Слезы, поцелуи, объятья. И, наконец, дошло:

— Ты больна?

— Мама, меня сбила машина.

— О, Господи!

Оперативники тоже поднялись, наконец, на веранду. Капитан Платошин смотрел на обеих плачущих от счастья женщин и радовался за них по-настоящему. Майя что-то бессвязно лопотала, и Вероника Юрьевна начинала понимать, что обойдется, серьезного ничего нет, и волнений больше никаких не будет. Главное, что дочь приехала в Москву в последний раз. Все, хватит.

— Ну, вот, — облегченно сказал Платошин. — Одна, значит, нашлась. Осталось только разобраться, зачем она все эти фокусы выделывала.

Тут только до Вероники Юрьевны дошло и другое.

— Этот дом… Дом Эдуарда Листова?

— Он самый, — усмехнулась Наталья Александровна. — А вы, значит, женщина с портрета? В розовых тонах?

— Да, это я.

Олимпиада Серафимовна поджала губы. Вот она, большая любовь Эдуарда Листова! Законную жену так-то не писал, а какую-то учительницу… И пожилая дама не удержалась, подколола:

— Что ж вы так воспитали свою дочь?

— А как я ее воспитала?

Наталья Александровна поспешила поддержать бывшую свекровь:

— Она столько времени выдавала себя за другую! За дочь Эдуарда Листова! Денежки хотела себе прикарманить, так что ли? Уж не вы ли ее научили?

— Я свою дочь ничему плохому не учила, — гордо вскинула голову Вероника Юрьевна. — Если Майя и сделала какую-то ошибку, то это не со зла. А убить она никого не могла. Я знаю свою девочку.

— Плохо вы ее знаете! Приехала в чужой дом, втерлась в доверие. А она вообще не имеет права здесь находиться!

— Вот уж кто имеет право, так это моя девочка! И больше, чем вы все!

У Вероники Юрьевны голос звенел от волнения. Вот она, судьба! Сколько лет оберегала свою девочку, не говорила правды, а судьба все равно привела в этот дом. Ведь никогда ничего не просила, не требовала, даже правды никому не сказала. И что за это? Женщины, которых Эдуард отверг, отодвинул от себя, потому что не любили, не понимали, еще и говорят, что она с дочерью не имеет права находиться в этом доме!

И Вероника Юрьевна не выдержала:

— Моя девочка имеет все права. Потому что она дочь Эдуарда Листова. Да. Дочь. И не надо на меня так смотреть!

И Майя прошептала потерянно:

— Мама. Зачем ты, мама?

— Я хочу, чтобы им было стыдно. Должно быть, я единственная, кто ничего не требовал, никогда не рвался к этим деньгам. Ты родилась немного позже срока, все никак не хотела появляться на свет. Я уж начала волноваться. А потом подумала: пусть. Пусть никто и никогда не узнает. Андрею же сказала, что ты родилась чуть раньше, и он ни разу не усомнился в том, что ты его дочь. Зачем нужно говорить правду? Ничего нам с тобой не надо, Маруся.

— Маруся! — вдруг громко всхлипнула Алевтина. — Маруся-то моя где?

Тут только Вероника Юрьевна сообразила:

— А, в самом деле, ведь Маша Кирсанова тоже поехала в Москву в этом поезде? С ней что-то плохое случилось?

— Все деньги эти проклятые! — взялась за голову Алевтина. — Все жадность Ольгина неимоверная! Как только узнала про художника, так и завелась. Ведь весь городок знал, что у нас с Эдуардом Олеговичем происходит. Не любил он меня, нет, не любил. Ее вот любил, — она кивнула на Веронику Юрьевну. — Да мне что с того? Ничего не просила, не требовала. Если б не Ольга.

Капитан Платошин внимательно посмотрел на Алевтину Кирсанову:

— А что Ольга Сергеевна?

— Как узнала, что я забеременела, так и примчалась к нам в городок. С мужем у нее тогда уже разладилось. Квартирку-то надеялась себе отсудить, да как прожить одной? Тяжело. И тут узнала, что мы с художником заезжим роман крутили. И пристала ко мне: скажи да скажи, что ребенок от него. Художники, мол, они богатые. А ну, как не станет отрицать?

Тут Олимпиада Серафимовна первой сообразила:

— Погодите-ка. Так что ж, Маруся не дочь Эдуарда Листова?

— Какое там, — махнула рукой Алевтина. — Не его.

Тут и Настя не удержалась:

— Но она же так замечательно картины пишет! Мы же все видели! У нее же самый настоящий талант! Откуда тогда?

— Талант, да, — тяжело вздохнула Алевтина. — Так и у отца ее, должно быть, был талант. Был, да сплыл. Спился он совсем, Василий-то. А тогда я его пожалела. Это Эдуард надоумил его в первый раз: проводи Алевтину до дома, да проводи. Провожал. А как Эдуард Олегович уехал, так дорожку ко мне Василий не забыл. Все ходил, страдал: выглянуло солнышко на минутку, да скрылось. Уехал художник, да и папку с собой забрал. Василий-то все ответа ждал, что в Москву, может, позовут. Не дождался.