Я рассказал об этом Гвендолен.
— А ты чего ожидал? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я. — Я думал, тебя это шокирует.
— Внешность у Рива довольно приятная, и ему всего тридцать семь. Это вполне естественно. — Но тут она слегка зарделась. — Это меня очень шокирует, — сказала она. — Наша ведь жизнь совсем не похожа на его жизнь, правда?
И все же мы остались в его жизни, пусть и на самом ее краешке. Когда мы узнали Рива поближе, он отбросил те небольшие увертки, к которым прибегал, щадя наши чувства. Не стесняясь, он стал рассказывать нам пикантные амурные истории из своего прошлого и настоящего. Про девушку, которая так к нему привязалась, что даже после его окончательного разрыва с ней она однажды в отсутствии Рива проникла к нему в квартиру и лежала голая в его постели, когда он вечером привел новую подружку; про одну замужнюю женщину, которая, пока не ушел ее муж, два часа прятала его в своем платяном шкафу; про девушку которая зашла одолжить фунт сахару и осталась на всю ночь; про блондинок, про брюнеток, про полных, про стройных, про богатых, про бедных…
— Это совсем другой мир, — сказала Гвендолен.
А я добавил:
— Для второй половины человечества.
Мы частенько прибегали к подобным избитым фразам. Да и сама наша жизнь была избитой, ничем не примечательной жизнью людей среднего класса с буржуазного запада. У нас был славный, стоящий на отшибе домик в одном из фешенебельных пригородов, солидная мебель и добротные, на всю жизнь, ковры. У меня была своя машина, у жены — своя, я уезжал в контору в половине девятого, а возвращался в шесть. Гвендолен занималась уборкой по дому, ездила по магазинам и устраивала утренние «кофепития» для соседок, как было принято в нашей округе. По вечерам мы любили сидеть дома у телевизора, а в одинадцать, как правило ложились спать. По-моему, муж из меня получился неплохой. Я никогда не забывал о дне рождения жены, к нашей годовщине непременно посылал ей розы, помогал мыть посуду. Гвендолен тоже оказалась замечательной женой, женщиной романтического склада, без излишней чувствительности. Во всяком случае, она никогда не была чувственной со мной.
Она хранила все поздравительные открытки, которые я посылал ей ко дню рождения, и даже те, что я посылал ей ко дню св. Валентина, когда мы были еще только помолвлены. Гвендолен относилась к тем женщинам, которые дорожат памятными безделушками. В одном из выдвижных ящиков своего туалетного столика она хранила меню ресторана, в котором мы праздновали нашу помолвку, художественную открытку с изображением гостиницы, в которой мы провели медовый месяц, все до единой фотографии, на которых мы когда-либо были запечатлены, и переплетенный кожей альбом с нашими свадебными фотографиями. Что и говорить, натура у Гвендолен была сверхромантическая, и она как-то по-своему, с каким-то вызовом по временам укоряла Рива за его бессердечие.
— Нельзя так поступать с человеком, который вас любит, — возмутилась Гвендолен, когда Рив объявил о своем жестоком намерении поехать отдохнуть, даже не сообщив своей последней подружке, куда он уезжает, а то и вообще ничего ей не сказав.
— Вы разобьете ее сердце.
— Гвендолен, любовь моя, у нее нет сердца. У женщин его вообще нет. Вместо сердца у них совершенно другой механизм: что-то среднее между телескопом, детектором лжи, скальпелем и приспособлением для кастрации.
— Вы слишком циничны, — отвечала моя жена. —- Берегитесь — в один прекрасный день вы сами в кого-нибудь влюбитесь и вот тогда-то и поймете, что это такое.
— Это как сказать. Шоу говорил, — Рив любил цитировать других писателей, — «Не поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой, ибо вкусы-то у всех разные».
— Ну, на счет того, чтобы с нами хорошо обращались, вкус, по-моему, у нас у всех один и тот же.
— Ей следовало бы об этом подумать, прежде чем пытаться завладеть мною. Но уезжать-то необязательно. Достаточно просто сказать, что уезжаю, а самому недельки две отсидеться дома. Набить, знаете ли, продуктами морозильник и запастись спиртным. Я уже проделывал такое в подобных ситуациях. Удовольствие, да и только, к тому же успеваешь сделать уйму работы.
Тут уж Гвендолен нечего было сказать, и, должен признаться, мне тоже. Вас, вероятно, удивляет, чем же, при всей аморальности его облика, привлекал меня Рив. Сейчас уже трудно вспомнить. Обаянием, наверное, и неизменным гостеприимством; тем, как он скорбно рассуждал о собственной жизни, будто это и все, на что ему было надеяться, тогда как моя жизнь, в его глазах была тем идеалом к которому должны стремиться все мужчины; полной беспомощностью в денежных вопросах и восхищением моей финансовой хваткой; манерой вести разговор со мной, будто мы в равной степени светские люди, только я избрал себе лучший путь в жизни. Когда Рива приглашали на одно из наших чопорных сборищ, он неизменно бывал интересным другом, и остроумным собеседником, «воскресителем» уже готовой расстроиться вечеринки, ловким барменом; но прежде всего он единственный из наших доузей, кто не был бухгалтером, управляющим банка, адвокатом, врачом общей практики или служащим компании. Написанные Ривом книги стояли у нас на полках. Наши друзья брали их почитать и рассказывали своим друзьям, что встречались с Ривом Бейкером у нас в доме. Рив придавал нашему дому тот отпечаток, который возносил нас на несколько сантиметров выше уровня буржуазной среды и вызывал к нам интерес.
Читать дальше