Майкл Чабон - Союз еврейских полисменов

Холод и спешка сгорбили обоих, большого и малого, они топают плечо к плечу, тычутся друг в друга. Дыхание их смешивается с туманом, навалившимся на Унтерштат, приглушившим уличные фонари и огни рекламы, полностью сожравшим гавань и вылизывающим прохожих от кончиков туфель до полей шляп.

— В «Нюй-Йоркере» пусто, там никто не помешает, — заверяет Берко.

— Я там однажды на Табачника напоролся.

— Ой, Меир, я тебя умоляю! Табачник не стырит твоего секретного оружия, Меир.

Хотел бы Ландсман обладать каким-нибудь секретным оружием, лучом смерти каким-никаким, там, подавителем мыслей или иной дрянью из дурацких ужастиков. Чем-нибудь, что смогло бы шарахнуть по вашингтонским коридорам власти, напомнить долбаным америкосам о Боге. Хоть на годик внушить им страх Божий и оттянуть эту Реверсию и сопряженный с нею Исход на год, на век, на вечность.

Они уже было браво направились к дверям «Первой полосы» с ее вечным варенцом и кофием с привкусом бариевой клизмы центральной городской больницы, когда Ландсман заметил на шатком табурете при стойке обтянутый хаки зад Денниса Бреннана. Этот профессионал пера не появлялся в «Первой полосе» уже не один год, с тех пор как приказал долго жить «Блатт», а «Тог» переехал в новые помещения в районе аэропорта. Бреннан оставил Ситку, гонимый ветром перемен, в поисках славы и удачи. Сюда его, скорее всего, занес все тот же ветер, и совсем недавно. Никто ему еще, очевидно, не поведал, что «Первая полоса» — дохлый номер.

— Все, поздно, — буркнул Берко. — Этот поганец нас засек.

Ландсман еще надеется на лучшее. Бреннан к двери повернут задом, изучает биржевые сводки американского ежедневного матраца, ситкинским корреспондентом которого он числился в давние времена, до того как убыл на свои протяженные каникулы. Ландсман хватает Берко за рукав и тянет дальше по улице. Надо найти место, где можно спокойно потолковать, может, что-нибудь проглотить, но без помех.

— Детектив Шемец! Минуточку.

— Поздно, — цедит сквозь зубы Ландсман.

Вот он, перед ними, Бреннан, парень головастый, без пальто, без пиджака, галстук через плечо, грош в кармане, блоха на аркане. Лоснятся локти твидового пиджака цвета пятен от давно пролитой подливки. Щетина взывает к бритве, башку бы ему прочистить, а башмаки почистить. Похоже, судьба не выполнила своих обещаний Деннису Бреннану.

— Глянь на башку этого шейгеца — как планета на орбите, — острит Ландсман. — Даже ледяные шапки на полюсах.

— Да, головастый парень… Башковитый?

— Когда я вижу такую голову, сразу шею жалко, бедную.

— Может, сжать бедную обеими руками… для поддержки?

Бреннан воздевает к небесам бледные глистообразные пальцы, мигают его крохотные глазки цвета снятого молока. Лицо журналиста изображает печальную улыбку, но тело оставляет между собой и Шемецем четыре фута пространства Бен-Маймон-стрит.

Мистер Бреннан «изучал» немецкий в колледже, идиш проходил под руководством какого-то старого сноба-немца в институте, говорит он, как будто, по чьему-то меткому замечанию, «читает рецепт приготовления сосиски со сносками». Пьяница горький, к местному дождю и полугодовому полумраку совершенно неприспособленный. Создает у зрителя ложное впечатление своей вялости и медлительности — общее свойство репортеров и копов. Тем не менее полный лопух и шлемиль. Никто не был более поражен тем переполохом, который он вызвал в Ситке, чем сам Бреннан.

— Боюсь я, детектив, ваш праведный гнев помешает установлению между нами взаимопонимания. Вы уверены, что мне следовало не заметить вас из этой дыры, единственное достоинство которой — полное отсутствие репортеров среди посетителей. Если отвлечься, конечно, от того обстоятельства, что персонал его, ввиду моего долгого отсутствия, забыл состояние моего бумажника. Позже эта забывчивость может, правда, обернуться лишним укусом в мою бедную задницу.

— Нет таких голодных на свете, Бреннан, — заверил его Ландсман. — Ваш зад в безопасности.

Бреннан выглядит обиженным. Он почти всегда выглядит обиженным. Чувствительная душа, нежный макроцефал, пестователь промахов, пропускающий мимо ушей насмешки, иронию. Его витиеватый стиль заставляет все, что он произносит, звучать шуткой, это, в свою очередь, заставляет бедолагу страстно желать быть принятым всерьез.

— Будете снова злодействовать в Ситке? — спрашивает Берко.

— За грехи мои, детектив, — вздыхает Бреннан. — За грехи мои тяжкие судьба привела меня обратно.