Александр Кушталов - Домашние тапочки и пчелы

- Мне кажется, в этом нет ничего страшного: пока она объясняет нам имеющиеся факты - она нам верно служит, а в противном случае теоретики начнут думать над новой формулой закона. Но, позволь! - что тебе далась эта индукция?

- Я думаю об индукции, потому что она есть единственный, хотя и крайне несовершенный метод научного познания истины. И неважно, что в конкретном случае мы пытаемся познать - новую математическую истину или чью-то загадочную судьбу. Но, - задумался вдруг он, - я не совсем прав в своих рассуждениях. Процесс мышления - это на самом деле тесное сообщение между индукцией и дедукцией. И самое интересное в этом - это то, что оба этих метода равно несовершенны.

- Позволь, Александр Васильевич, ты противоречив, как Библия, - заметил я. - Всего минуту назад ты утверждал, что миром правит великая индукция.

- Да, я говорил это. Но, как известно, "мысль изреченная есть ложь". Если я и противоречив, как Библия, то я, как и Библия, так же жизненно правдив! Дедукция пытается из общего выводить частное. Но общее чаще всего определено неясно, и дается нам только в ощущениях. Поэтому получается, что человек с художественным образом мышления имеет какое-то неясное представление об общем, например, о боге, и пытается светом этого ощущения высветить частные детали нашей жизни. А человеку с математическим мышлением нужны строгие доказательства, и он тянется к общей истине путем мелких уверенных ступеней. Но первая его ступень все равно базируются на аксиомах, которые так же зыбки, как болото. А истина, как всегда, находится посередине, между землей и небом. Нет в мире совершенства! Вернее, оно есть, но абсолютно не достижимо. К нему можно только все время стремиться, сверху или снизу.

- А в результате? - скептически отметил я. - Вот ты наговорил целую кучу любопытных изречений - но так и не смог поставить твердой точки. Выходит, главное не цель, а процесс ее достижения?

Холмский нервно прошелся по комнате. Трубка его к этому времени уже погасла, и он с глухим стуком положил ее на каминную полочку.

- Понимаешь в чем дело, - серьезно начала говорить он, - меня бесит эта таинственная недостижимость идеала или абсолютной истины. Пока ты копаешься в своих мелких фактах, то все хорошо, все ясно и понятно. Но стоит только замахнуться на мировые устои, на фундаментальные законы - все становится зыбким и неверным. Такое впечатление, словно кто-то свыше поставил нам невидимый барьер, который мы не можем преодолеть. Так и кажется, что она, эта истина, подвешена где-то посередине между землей и небом на прочных невидимых цепях. И как бы ты к ней не двигался - с неба ли спускаясь по веревочной лестнице методом дедукции или восходя по каменным ступеням фактов от твердой земли - все равно при приближении к этому загадочному объекту опора под тобой начинает раскачиваться все больше и больше, и в конце концов сбрасывает тебя вниз.

Но в то же время я не агностик, я твердо верю в возможность научного познания мира, и меня все время охватывает смутное ощущение, что преодолеваемость этого барьера - вещь субъективная: может быть, он положен большинству смертных, но, возможно, некоторые из нас могут преодолеть его. И я пытаюсь понять, почему я не принадлежу к числу этих избранных.

Я первый раз видел Холмского в такой неуверенности, видимо, он наткнулся в своих математических исследованиях на нечто очень глобальное, подступил к тому краю, за которым разверзается мировая бездна.

- Александр Васильевич! - сказал я как можно непринужденнее, стараясь его успокоить, - все это, бесспорно интересные вопросы, и к ним надо время от времени обращаться, но на них нельзя и зацикливаться. Нельзя ходить, все время уткнувшись взглядом в землю, надо время от времени поднимать голову и смотреть на звезды. Но, пытаясь понять гармонию космоса, не надо терять твердой земной опоры.

- Да, черт! - со вздохом облегчения промолвил Холмский. Видимо, он устал от своих размышлений и был рад тому, что высказался. - Поговорим лучше о чем-нибудь другом, более приятном и веселом. Например, можно рассказать друг другу анекдоты.

- Кстати, об анекдотах! - воскликнул я, обрадовавшись возможности сменить зашедшую в логический тупик тему. - Вот ты, Александр Васильевич, часто говоришь о том, как в жизни все взаимосвязано, и чаще всего по любой единственной доступной тебе ниточке ты можешь распутать весь запутанный моток чьей-то незнакомой судьбы. Мне всегда очень хотелось тебе возразить, и я придумал пример. Правда, его рассказывают, скорее, именно как анекдот, но я искренне верю, что так оно и произошло. Дело было при Сталине. Один мужик вышел в стоптанных домашних тапочках на босу ногу выносить мусор, а вернулся домой через десять лет, отбарабанив их в лагерях строгого режима. Юмор анекдота: с тех пор мусор в их семье выносит исключительно жена. Вопрос: как можно было предположить ему такую судьбу, зная, что он исчез?