Николас Фрилинг - Вальпараисо

Этим судном была «Оливия». Не прошло и десяти минут после того, как Раймонд ступил на потертую, надежную палубу, и он обрел любовь всей своей жизни. А час спустя принял решение. Он просмотрел документы на судно и результаты последнего техосмотра. «Оливия» была зарегистрирована у Ллойда и стоила семьсот фунтов. Раймонд пообещал владельцу, что даст о себе знать.

Даже если бы «Оливия» не стоила таких денег, он бы ее купил. Но выяснилось, что цена относительно невысока. Судно на ходу, со всей оснасткой и такелажем. Бывший хозяин ничего с нее не забрал, так что Раймонду достались шлюпки, якоря, разбросанные в страшном беспорядке проволока, канаты и полупустые банки с краской. «Инженер» дал Раймонду барометр, а Капитан принес на корабль все, что у него было. И полностью изменил свою жизнь: оставил работу, бросил все. Отныне «Оливия» стала его домом и его жизнью.

В первое время учение давалось мучительно. Раймонду не раз случалось с неудовольствием пробуждаться от сна в куче мусора, прежде чем он привык делать уборку сразу, не откладывая. По неопытности он иногда шел на нелепый риск: высаживался на сушу по ночам, в незнакомых гаванях, подходил слишком близко к скалистому подветренному берегу. Морское дело пришлось постигать с азов: какие бы опасности и страхи ни таило в себе открытое море, они всегда меньше, чем те, коими чреваты мелководье и приливная волна у мыса. Но Раймонду фантастически везло — несколько раз.

Зато когда он научился ориентироваться по звездам, после того как суша исчезла из виду, это было восхитительно. Довериться хорошему судну, быть в море, настоящем море, на глубине в добрую милю под килем, и прокладывать курс против ветра в шторм — это стирало воспоминания о Полин. Раймонд никогда больше о ней не слышал.

Раньше он всегда работал по одной и той же схеме. Получить работу, постепенно осваивать ее было увлекательно, но спустя три месяца, вникнув в тонкости, Раймонд терял интерес и тогда в большинстве случаев уходил. Иногда его увольняли за дерзость и — по меньшей мере однажды — за неэкономное расходование средств. В какой-то степени Капитан научился репортерскому делу и неплохо преуспел в первый год туристического бума в Испании. Потом с головой ушел в торговлю марокканскими изделиями из кожи на Балеарских островах, а через некоторое время опять занялся организацией туристических поездок по винодельческим районам Бордо — с дегустацией.

Иногда накатывали приступы отчаяния, и худший из них — когда Раймонд попытался вступить в Иностранный легион, а его забраковали из-за плоскостопия.

Даже в Танжере он ни разу не сделал ничего по-настоящему бесчестного, хотя сделал бы, дай ему кто-нибудь шанс заняться контрабандной перевозкой евреев, оружия или золота. Правда, Раймонд впутался в кое-какие сомнительные делишки, и его судно четырежды разыскивали французские, английские и испанские власти. Но Капитан хорошо изучил Атлантическое побережье и западную часть Средиземноморья.

Обычно он хорошо зарабатывал, если работал. Благодаря учтивым манерам, респектабельной внешности, знанию языков и аккуратности в обращении с бумагами Раймонд всегда мог получить место в отеле, когда дела шли неважно. Он пообвык разбираться в полицейских и консульских чиновниках, таможенниках и работодателях. Обзавелся он и опытом иного рода благодаря множеству мелких приключений с туристками.

Пару раз Капитану по-настоящему улыбалась удача — он отправлялся в Париж и гулял так, что, под конец оставшись без гроша, вынужден был автостопом добираться туда, где, ожидая хозяина, на приколе стояла «Оливия».

То письмо Раймонд получил совершенно случайно, заглянув к вице-консулу в Опорто. Господину Капитану предлагалось сообщить свое местонахождение нотариальной конторе в полузабытом городе его юности, и, сделав это, он получил наследство. Вот уж воистину подфартило — ведь могли пройти годы, прежде чем Раймонд снова появился бы в Опорто.

Не отец сделал его наследником — уж папа бы точно ничего не оставил. Старый добрый дядя Густав из табачной лавки.

Только ли в том дело, что Раймонд приходился старику племянником, а собственных детей у него не было? Или он испытывал какую-то неодолимую симпатию к этому морскому бродяге, напрочь лишенному добродетелей лавочника? Ведь Густав мог бы с легкостью выразить неодобрение, благополучно забыв про него!

Не улавливал ли порой и дядюшка дуновение пассата в кедровой коробке из-под кубинских сигар?