Галина Романова - Жизнь нежна

— Кому?! Кому это было нужно?! — Терехов отрицательно замотал головой. — Лучшие эксперты проводили осмотр машины и вскрытие. Никто ничего не нашел. Ни единого волокна, ни единого намека на синяк. Если и был кто-то рядом с ней перед ее смертью, он не помешал ей… Она сама, Виталик, сама воткнула эту проклятую иглу себе в вену.

— Возможно, но кто-то постарался, чтобы дряни этой было больше, чем нужно!

Сопротивление старика горькой правде Прохорова не просто донимало недоумением, оно убивало его. Оно убивало память о глупой Верке. Которая, несмотря ни на что, была достойна того, чтобы обстоятельствами ее кончины интересовались чуть больше, чем это происходило на самом деле. Все как-то очень скоро с этим смирились. Как-то очень уж безропотно восприняли известие о ее смерти. Почему?!

— Да потому, что мне стыдно, как ты не понимаешь! — прокричал ему в спину старик, когда Прохоров уже собрался уходить, выговорившись. — Мне стыдно, что моя дочь — наркоманка! Ты знаешь, как мне выражали соболезнования, нет? Я готов был сквозь землю провалиться, когда слышал за спиной настороженный шепот о том, что я ее избаловал. Что надо было быть с ней построже. Что она распустилась. Что ничем не занималась. Вот безделье и довело ее… Может, Виталий, она и влезла в какую-то дрянную историю, может быть. Но… Но я, как и отрицать этого не стану, так и копаться в этом не хочу.

— Почему? — снова почувствовал Прохоров обидный укол в сердце.

Кто бы мог подумать, что ему так неприятно будет равнодушие самых близких Верке людей.

— Потому что это уже ничего не способно изменить. Ничего!

Может, старик был и прав. Веру из могилы уже не поднять. И правды той страшной, из-за которой — он был уверен — она и погибла, тоже не узнать никому.

Тогда что же его так гложет и гложет? Что не дает ему покоя и заставляет напиваться каждым днем до поросячьего визга? Благородство, что ли, внезапное проявилось, о котором раньше знал только понаслышке? Так не страдал он этим никогда. И правдолюбцем не был.

Панова стало жаль, который сидел ни за что? Так его лишение свободы Прохорову только на руку. Его личный интерес к Полине еще не угас. И атаковать он ее с новой силой примется, как только немного придет в себя.

А может, он просто за себя боялся? Убийца же не мог знать, рассказала ему Вера тайну старика или нет. Он мог и за ним прийти, и от него избавиться, как избавлялся от всех, кто ему мешал…

Но по жене, как ни странно, Виталик все равно тосковал. Пустая была, в сущности баба, неудельная. Ни пожрать не приготовит, ни в доме не уберет никогда. Только бы ей задницей голой перед ним крутить, да нервы мотать, а вот поди ж ты, все равно тосковал.

Странная зависимость, порочная привычка обладания красивым жадным телом, которое даже не всегда желанным оказывалось. Он же, живя с женой, всегда хотел другой женщины. У него почему-то постоянная жажда контрастов обнаруживалась, стоило ему в мозгах своих покопаться. А вот не стало ее, и вдруг больно. И вдруг скучает по ней. И даже ее визгливого «Витальча» жутко не хватает.

Зачем ей было нужно влезать в это дерьмо! Почему непременно ей?! Денег, что ли, было мало? Или, правда, от безделья и любопытства сунула свою голову в петлю?

Прохоров со злостью спустил ноги с кровати, решив отматерить назойливого абонента, не оставляющего его телефон в покое. Кому же он так понадобился, что и вечером, и с утра сидят с трубкой у уха, дожидаясь его ответа.

— Виталий, как ты там? — Оказывается, это Хаустов был таким настойчивым. — Чего на звонки не отвечаешь?

— Да не слышал я, спал, — соврал Прохоров, мимоходом глянув на себя в зеркало и ужаснувшись.

— Все пьешь? — догадался Сергей.

— Пью.

— Тоскуешь? — с недоверием уточнил Сергей, прекрасно зная об интересе Виталия к Полине.

— Как ни странно, да, тоскую, — признался Прохоров, почесав заросшую щетиной физиономию. — Ругались часто, Серега. Порой удавить ее хотелось за ее фокусы…

— Ну, на фокусы и ты у нас горазд, — перебил его Хаустов с упреком. — Ты Полину бы не трогал, Виталь. Теперь, когда ты один… Я все, конечно, понимаю, но не трогай ее.

— Оп-па! — неуверенно хохотнул Прохоров, разозлившись внезапно.

Да кто он такой — этот Хаустов?! Кто такой, чтобы приказывать ему? Эта тема не в его компетенции находится, и никакого отношения ни к нему…

Так, а с чего это он взял, что Хаустов не может также быть влюблен в Полину? Если сам Виталий при красавице-жене не мог оставаться равнодушным к этой женщине, то уж Хаустову сам бог велел. Его Тая совершенно не заботилась о себе как о женщине.