Галина Романова - Жизнь нежна

— А в твоем? — поддразнила она его и рассмеялась хрипловато.

От этого ее смеха с хрипотцой, от того, как она при этом кончиком языка касалась верхней губы, у Хаустова сводило низ живота. Сегодняшний день не стал исключением, но он все равно решил держаться. Муж Маруси был известным ревнивцем, мог запросто устроить ей проверку и, сказав ей, что уезжает на весь день, мог залечь где-нибудь в кустах с биноклем и вести оттуда наблюдение.

Нет, Хаустов не самоубийца. Ни на какую волнующую блажь он не поддается, он поедет сейчас завтракать, а потом…

— Слушай, Маруська, а что если нам через часок в том самом месте, а?

— Не-еет, через часок я не могу. А ты куда? Во «Вкусняшку»?

Маруся знала, что он время от времени мог сорваться из дома, убежать просто-напросто от гастрономических изысков своей толстухи Тайки.

— Туда.

— Ну ладно, пока, — свернула она внезапно разговор и снова рассмеялась. — Тогда жди сюрпризов, Серенький!

Хаустов в сердцах бросил телефон на пассажирское сиденье. И разразился такой омерзительной бранью в адрес всех без исключения женщин, что, кажется, даже плюшевая собачка, пришпиленная к ветровому стеклу, опасливо вжала голову в плечи.

Что же они делают с ним все, а?! Да за что же ему такое наказание?! Дома Тайка — толстая, упрямая и нелюбимая давно — все нервы измотала. Алинка — молодая еще в сущности баба и довольно привлекательная — без конца крепкой задницей перед его глазами крутит. А он даже глянуть лишний раз на нее боится. Потому как толстый цербер стережет их обоих. Тут еще Маруська на голову свалилась. Теперь явится в кафе, сядет за соседний столик и станет вытворять что-нибудь эдакое, отчего у Хаустова сердце разрывается…

Она ведь в прошлый раз что удумала?! Заявилась во «Вкусняшку» в мини-юбке, размером с салфетку. Села за столик напротив Хаустова и начала попеременно ногу на ногу забрасывать. А белья-то на ней и не было! Хорошо, что в кафе, кроме него и бармена, что находился за спиной у Маруськи, никого больше не было, а то конфуз бы вышел.

Закончилось все тем, что Хаустов, не доев, помчался в туалет, а она за ним следом. Они заперлись изнутри и через пять минут, выбравшись оттуда, ловили на себе восхищенно-понимающие взгляды бармена.

Тоже еще умник! Очень Хаустову нужно его восхищение.

Ему, как только все с него схлынуло, тут же гадко сделалось. Совесть сразу же на барсучьих лапах подкралась и давай цепляться и душу корябать.

Ну, зачем же так-то, Сережа? Среди бела дня, принародно буквально, а! Хрен с ней, с Тайкой, давно уже ты на нее забил, а муж-то Маруськин чем виноват, а? Ты же у него в гостях бываешь, ты же ему руку при встрече жмешь, ты же с ним на охоту ходишь…

Он даже напился, помнится, от всего того, что потом давило, душило и царапало. И зарок себе дал: больше на поводу у Маруськиных пороков не идти. И даже мямлил ей что-то такое по телефону.

А она что же, снова собралась в кафе без трусов явиться? Не-еет, милая девочка, теперь его не возьмешь. Он вот сейчас запросто свернет от парковки возле «Вкусняшки» к шлагбауму. Ему ведь никто не помешает в город уехать позавтракать? Нет! Так он и сделает. Каким бы волнующим не было твое гибкое и молодое тело, он больше принародно его брать не станет. Хочется Маруське, пускай за ним следом в город едет. Квартирка для таких целей на окраине у Хаустова имеется. Так что…

— А ты настырный, Серенький, — прошипела негодующе Маруська, минут через пять позвонив. — В город едешь?

— В город, в город, малыш. И я не настырный, а осторожный.

— Ну, ну… Поезжай.

— А ты?

— А я мужа стану ждать, обещал скоро подъехать.

Вот те раз! А он про что?! И он про то же! Прямо на провокацию смахивает. Муж, значит, обещал скоро подъехать, а жена следом за соседом в кафе рванула с намерением соблазнить его в тамошнем туалете. Ой, что-то не нравится ему все это, сильно не нравится. Надо быть осторожнее. И бдительность притупившуюся за ноздри пощипать, чтобы очнулась та после долголетней спячки и поработала на хозяина, как бывало когда-то…

— Что-нибудь еще станете заказывать?

Хрупкая официантка с большими печальными глазами, прямо такими же, как и у его Полинки, тронула его за плечо.

— Нет, — мотнул отяжелевшей головой Панов. — Спасибо, нет. — И добавил, будто и впрямь перед женой отчитывался: — Я ухожу скоро.

Перед женой отчитывался он каждый день. И даже в день по несколько раз. Когда на работу собирался, когда на обед не мог приехать, когда должен был задержаться, а иногда и просто так, по ходу дня чем занимается — всегда он ставил ее в известность. Не потому, что она от него это требовала. А просто потому, что привык к этому с раннего детства. Родители требовали с него отчета, чтобы не волноваться. Он и старался их не волновать. И жену свою старался не волновать тоже. Потому и звонил ей за день раз десять. Только…