Нил Олсон - Икона

— Папа, — сказал он, отдергивая ткань с иконы и в глубине душе надеясь, что за ней прячется что-то другое, пока его глаза опять не обратились к иконе и он чуть не лишился дара речи. — Это та вещь, по поводу которой я давал консультации. Она хранится у Фотиса для покупателя из Греции.

Очень медленно Алекс повернул голову к иконе. На его лице явно читалось нежелание что-либо видеть, но оно исчезло, как только его взгляд встретился со взглядом тех, других глаз. Сопротивление сменилось глубочайшим изумлением. Это воодушевило Мэтью.

— Я знаю, что ты не особенно увлекаешься религиозным искусством, но мне кажется, что эта работа особая, и я хотел, чтобы ты на нее посмотрел. — Воспользовавшись состоянием легкого транса, в котором пребывал отец, он подкатил кресло к иконе настолько близко, что тот при желании мог бы коснуться образа рукой. — Ну разве она не прекрасна?

Он не видел лица отца и не слышал его ответа. Потом большая голова, казалось, кивнула, почти незаметно, а правая рука потянулась вперед. Успел ли он коснуться иконы?

В этот момент с того места, где стоял Фотис, послышался стон. Рука Алекса отдернулась, он обернулся, чтобы взглянуть на старика. С досадой сжав ручки кресла, Мэтью тоже посмотрел на Фотиса. На лице того был написан первобытный ужас — такого Мэтью никак не мог ожидать от этого всегда владеющего собой человека. Непонятно было, смотрел ли старик на Алекса или на дверь позади него. В течение нескольких следующих секунд никто не проронил ни слова. Затем Алекс медленно покачал головой, как будто стряхивая с себя наваждение, и когда он наконец заговорил, в его голосе звучало отвращение:

— Увезите меня отсюда.

На обратном пути они почти все время молчали. В Алексе не чувствовалось озлобленности или осуждения, скорее замешательство и сильная усталость.

Некоторое время казалось, что он собирается что-то сказать. И наконец он заговорил:

— Я не понимаю, для чего ты все это затеял. Может, тебе так нравится икона, что ты хотел разделить это чувство со мной?

— Что-то вроде того, — выдавил из себя Мэтью, не отрывая глаз от скользкой дороги.

— Я кое-что знаю об этой иконе, мне рассказывал о ней твой Yiayia много лет назад. Я не знаю всего, мне известно лишь, что у обоих прохвостов руки в крови из-за этой иконы. Я думал, твой Papou расскажет тебе об этом.

— Нет. Кое-что мне рассказал Фотис. Это было ужасно.

Отец схватил Мэтью за локоть.

— Слушай меня, — твердо сказал он. — Ты слушаешь?

— Слушаю.

— Я имею в виду, слушай меня.

— Папа, ради Бога, я слушаю. — Он старался не потерять контроль над рулем, несмотря на сжатую отцом руку.

— Не верь ничему, что говорит тебе Фотис. Пока ты не услышишь это от человека, которому доверяешь, не верь ничему. Ты слышишь?

— Слышу.

— Но не веришь. — Алекс отпустил его руку. — И действительно, что может знать твой глупый отец?

— Я так не думаю.

— Нет? А что же ты думаешь?

Мэтью быстро перестроился, чтобы уйти из автобусного ряда, в который случайно попал.

— Я думаю, что все мне говорят разную чушь, и я не знаю, чему верить.

— К чему же мне тебе врать?

— Я не говорю, что ты врешь. Ты просто не говоришь ничего конкретного. Я всю свою жизнь слышу гневные тирады в адрес этих двух стариков. Что они сделали?

— Они вступили в дьявольский сговор с немцами.

— Это я слышал.

— Поговори со своим дедом.

— Он не скажет. Я пытался.

— А ты передал ему то, что сказал тебе Фотис? Передал? Нет? Ну вот, Фотис опять обвел тебя вокруг пальца. Спроси деда.

— Я же говорю тебе, он не хочет меня видеть.

— Ничего. Я позабочусь об этом.

Они остановились, пережидая красный сигнал светофора, хотя, кроме них, на дороге никого не было. Мэтью включил «дворники», и на испещренном каплями дождя ветровом стекле появилась нарисованная ими дуга.

— Почему ты их так ненавидишь?

— Я не ненавижу, — ответил Алекс. — Во всяком случае, не больше, чем собаку, обученную убивать. Я им не верю. Они — продукт своего времени, а это было страшное время. Греция ужасно пострадала во время войны. Потом гражданская война, столкновения с Турцией, Кипром, смена правительств, тотальная коррупция. У правителей выработался менталитет осажденных. Они боролись за свободу Греции, и в этой борьбе все средства были хороши. Твои дед и крестный служили государству, они были солдатами. Подробности мне неизвестны, но я знаю, что они принимали участие в ужасных деяниях. Ты можешь прочесть это на их лицах. А началось все во время войны, с этой проклятой иконы. Именно тогда они сделали первый шаг — от солдат свободы к политическим марионеткам. Они покупали у врага оружие для борьбы против своих же собратьев.