Николай Леонов - Агония

Сынок подскочил к нему, влил в рот стакан водки, закупорил огурцом.

- Хан, милый ты человек, - Сынок остановился посредине комнаты, картинно подбоченился, - где же тебя так лихо плясать научили?

- Очень хорошо танцуете, Степан, - Анна покраснела и опустила глаза.

- В танце, как и в жизни, все от женщины зависит, - тихо ответил Хан, и странно было видеть на его бронзовом лице улыбку. - Танцевать меня мама учила, она у нас из благородных была.

- Мама? - Сынок помял губами забытое слово. Давно никто не говорил "мама", коротко рубят: "мать", сильно поддав, бормочут: "матушка".

Простое теплое слово, произнесенное здесь дважды, заставило всех замолчать. Казалось, пропал сивушный запах водки и кисловатый - папирос, пахнуло свежим утром, сеном, молоком и лаской.

Дверь открылась бесшумно. Сынок был так напряжен ожиданием, что первым увидел, как на пороге, прислонившись к косяку, застыл человек в коричневой тужурке с галунами, роста среднего, лет пятидесяти.

- Я твоего имени не называл, - сказал Сынок, поднимаясь.

Леха замычал нечленораздельно, пошел к двери, волоча за собой тяжелое кресло.

- Надеюсь, не помешал, любезные? - не обращая на Сынка внимания, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил швейцар. - Развлекаетесь? Это хорошо, человек рожден для веселья, - он вошел бочком, налил себе стопку, выпил.

Анна было глянула с ненавистью, но тут же, опустив голову, выскользнула в коридор. Даша не шелохнулась даже, выпустила струю дыма, разглядывала кончик папиросы. Леха опустился в кресло, тряс жирными щеками, хотел сказать, но у него не получалось. Швейцар, ни на кого не глядя, стоя закусывал. Хан налил себе стопку, выпил, хрупнул огурцом и отошел к окну; мол, меня это вообще не касается.

- Чего всполошились? - швейцар жевал, вытирал лоб ладонью. Отдыхайте, я за документиками зашел, для милиции требуются на прописочку.

- Степа, на выход, нас тут не поняли, - Сынок шагнул к двери. Документов нет, обобрали нас людишки добрые. Ты, мил человек, скажи, сколько с нас причитается? Мы расплатимся и уберемся, чтобы не подводить гостеприимное заведение. Тебе сколько?

- Остынь, Сынок, не прикидывайся дурнее глупого. Придет срок, предъявят тебе счетец, не торопись, - швейцар одернул тужурку, повернулся к Хану. - Пойдем, парень, разговор есть.

Хан кивнул, двинулся молча к выходу, но его перехватила Даша.

- Степан! - она указала на Леху-маленького, который ждал покорно своей участи.

Хан походя раскрыл наручники, бросил их Сынку и молча вышел вслед за швейцаром. Потрусил за ними и Леха-маленький.

- Кто такой? - спросил Сынок.

- "Кто такой", - передразнила Даша. - Хозяин заведения. Корней.

- Плюнуть не на что, - и для наглядности Сынок длинно сплюнул в угол. - Корней! Скажи еще - Наполеон... либо... - он резко повернулся к Даше. Корней вот! - Сынок растопырил руки, поднял над головой.

- Дурачок глупенький, - Даша похлопала его по щеке и вышла.

Константин Николаевич Воронцов побрился, вытер лицо одеколоном, надел чистую рубашку. Он сел на подоконник, выглянул на улицу: не так парит, как вчера, но в пиджаке сопреешь. Положил браунинг в карман брюк, шагнул пистолет неловко бултыхнулся. В заднем кармане тоже нельзя: без пиджака видно больно. Воронцов подбросил пистолет на ладони, постоял в нерешительности. Может, оставить? На кой ляд он нужен? Затем с тяжелым вздохом надел пиджак, опустил пистолет во внутренний карман и пошел к Мелентьеву.

Субинспектор, как обычно, восседал за совершенно чистым столом, поглаживал пальцами его полированную поверхность, изображая бездельника, благодушествовал.

- Лодыри прикидываются тружениками, работяги - бездельниками, человек из себя вечно чего-то изображает, - сказал Воронцов, закрывая за собой дверь.

- А вы идите. Костя, отдыхайте с чистой совестью, - Мелентьев снял со стола пылинку. - Топаете вы на свидание - и прекрасно, не прикидывайтесь, что идете по делу.

- А я и не прикидываюсь, - Костя сел у стола, - а совесть грызет, угадал. Я замечаю за собой, нечистая она у меня, - он глянул на часы, отставив далеко руку.

- Вы при девушке-то так руками не размахивайте, часами бахвалиться не следует.

- Я знаю, почему совесть моя шебуршится, - Костя покраснел, насупил ниточки бровей.

- Ясное дело, - перебил Мелентьев. - Стыдно вам старым сыщиком командовать. У вас нормальная совесть, Константин Николаевич. Забирайте ее и идите себе на свидание, рекомендую "Савой". Ах да, забыл, старый дурак, вы взяток не берете, на зарплату только до швейцара в "Савое" дойти можно.