Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии

Это благостное забытье было безжалостно прервано телефонным звонком. Внезапно разбуженная Эмильена обругала «секретершу» — из-за ее мер предосторожности она не могла добраться до источника шума. Но в этих непрекращающихся звонках было что-то необычное. Уж слишком пронзительными они были. Слишком резкими. Разве что… разве что дверь кабинета не закрыта.

Забыв о ноющей пояснице, Эмильена взбежала по натертым ступенькам на второй этаж. Очутившись наверху, она увидела, что дверь и в самом деле полуоткрыта. Пораженная этим обстоятельством, она все же засомневалась, дозволено ли ей снять трубку. Впрочем, пусть эта… Не долго думая она распахнула настежь приоткрытую дверь и решительно двинулась к телефону, но вдруг споткнулась обо что-то, напоминавшее шахматную доску.

Удивленная, Эмильена отступила на шаг — получше рассмотреть то, что поначалу она приняла за небрежно брошенную на пол тряпку. Неожиданно ткань приняла очертания человеческого тела. Она увидела неподвижные руки и ноги, черный парик, плавающий в красной луже. «Тряпкой» оказался костюм в черно-белую клетку, внутри которого, как почудилось Эмильене, находилось мертвое тело Жизель Дамбер.

Забыв о телефоне, который в конце концов перестал звонить, Эмильена ужаснулась тому, как воплотились ее самые тайные желания. Она кубарем скатилась с лестницы, еще быстрее, чем взбежала наверх, и выскочила на улицу с криком:

— Секретершу убили! Секретершу убили!

Вне себя от страха она даже не обратила внимания на то, что входная дверь, ведущая на улицу, не была закрыта на ключ.

Несколько минут спустя, когда, удобно устроившись в кресле в комнатке за лавкой мадам Бланше (которая без остановки повторяла «Господи, да быть того не может»), Эмильена маленькими глотками допивала уже вторую рюмку коньяку, появился улыбающийся сельский полицейский — усы аккуратно подстрижены, форма тщательно выглажена. Эмильена знала Фердинана всю жизнь. В детстве они часто играли в полицейского и вора. В двадцать лет у нее были на него виды. Но он женился на одной из дочерей Байо. Ныне он остался вдовцом, и его холостяцкое хозяйство вела сестра. Эмильена слегка выпрямилась на стуле и убрала седую прядь, выбившуюся из пучка. Тут полицейский воскликнул:

— Ну, Эмильена, в чем дело? Говори, что случилось?

— Что случилось? А то, что секретершу убили. Она наверху, в своей комнате. Можешь сам пойти посмотреть. Я больше туда ни ногой. Никогда. Как подумаю, что была внизу, спокойно себе…

Она внезапно остановилась, как раз перед тем как произнести запретное слово. От волнения она чуть не выдала себя.

— Ты уверена?

— Еще бы. Я же ее видела, видела своими глазами, там, на полу… в луже крови, — добавила она, припомнив подходящее к случаю клише из читанных когда-то детективов.

— Ладно. Пойду туда. Всем оставаться на местах, — приказал Фердинан.

Те несколько минут, что он отсутствовал, были заполнены нескончаемым потоком бесполезных слов мадам Бланше. Ее не смог прервать даже приход жены дантиста, явившейся за новостями. Прямая как палка, Эмильена не отводила глаз от двери, застыв словно в ожидании приговора.

Наконец, после нескольких минут, показавшихся ей вечностью, полицейский вернулся, бледный и обескураженный, и объявил:

— Придется звонить в Париж.

— В Париж? — вскричала Эмильена. — В Париж! А почему не в Шартр?

— В Париж, потому что там наверху не Жизель Дамбер, Эмильена. Это не секретарша. Это председательница их американского общества, Прустовской ассоциации, как они себя называют.

— Председательница… мадам Бертран-Вердон?

Это было уже чересчур. Эмильену прошиб холодный пот, перед глазами все поплыло, стало трудно дышать. Ее костлявое тело без всякого сопротивления соскользнуло со стула, и она упала бы на пол, если бы сильные руки полицейского не подхватили ее.

В шестьдесят два года, в первый раз за всю свою жизнь, Эмильена Робишу потеряла сознание.

В это самое время Жизель Дамбер в третий раз безнадежно перетряхивала содержимое своей сумочки перед окошком билетной кассы на вокзале Монпарнас. Она была абсолютно уверена, что положила кошелек во второе отделение на «молнии». Очередь нетерпеливо бурлила. Недовольная мамаша все более раздраженно уверяла двух своих отпрысков — одного, вымазанного шоколадом, и другого, красного от злости, оба они хором орали «мама», — что «тетя вот-вот закончит». Элегантный господин в костюме в неброскую полоску и галстуке в тон явственно вздыхал. Другой, не столь изысканный, громко произнес: «Долго она будет возиться? Нам что тут, весь день торчать?» Наконец кассирша, закончив обличительную речь о недостатках кетлевочных петель для завершения края, адресованную напарнице, перевела взгляд на стеклянную перегородку, отделяющую ее от пассажиров, и рявкнула: