Виталий Листраткин - Знак Зверя

Я делаю шаг вперед и подаю лысому руку. Лысый демонстративно крепко ее жмет, садится в "Тойоту" и уезжает. Владимир Евгеньевич так растерянно смотрит вслед удаляющемуся автомобилю, что мне даже становится его немного жалко.

Искренне пытаюсь утешить:

- Плюнь, не расстраивайся! Поскреби баксы по сусекам и найми себе нового бойца, делов-то!

Утешения не получилось. Он смотрит на меня с каким-то странным выражением злобной тоски. Такие глазенки бывают у подвальной крысы, загнанной дворовой шпаной в угол.

- Ты! Животное!

Это он мне такое говорит! Каково? Хам.

- Ты даже не животное, просто какой-то механизм, не способный любить!

Он бы еще кому-нибудь об этом рассказал....

- Даже не думай, что я оставлю тебя в покое, я доберусь до тебя, обязательно доберусь!

Ой, как страшно... Боюсь, боюсь...

Нагрузив меня всей этой мешаниной и галиматьей, он с трудом забирается в "мерседес". Машина обдает меня облаком выхлопных газов и шустро удаляется. Я смотрю ему вслед и медленно вытягиваю сигарету из пачки.

Нет! Все-таки он не прав, этот сукин сын, тысячу раз не прав! Я сумел испытать это болезненное чувство, которое неизвестный хитрец так безопасно обозвал "любовь". А между тем история была стара, как мир: она была замужем, а я считался другом ее мужа. Мне даже кажется, что она догадывалась о том, что я к ней неравнодушен. Я сходил с ума от одного только ее взгляда, тщательно скрывая свои чувства показной небрежностью, временами, возможно, даже обманывая самого себя. Да-с! И вот этак бывает...

Дело доходило до того, что вечерами, взяв бинокль, я ехал к ее дому, забирался на крышу многоэтажки напротив и подолгу наблюдал за ней, как она ходит в своем коротком халатике по квартире, что-то делает на кухне, читает, смотрит телевизор...

Я не мог слышать звуки, но видеть-то я все видел... Как она встречала его после работы, а он ей что-то говорил, озабоченно и устало. Судя по виноватому фейсу - оправдывался, почему так поздно, отчего, и все такое... А потом валился на диван к телевизору, а она хлопотала вокруг него...

С одной стороны, я прекрасно понимал, что это подло и грязно, подглядывать с крыши в окна чужой квартиры... Фу! Мерзость. А с другой... Я ничего не мог с собой поделать. Ведь именно в эти минуты я был почти счастлив, бывая с ней совсем рядом, порой совершенно забывая, что нас разделяет добрая сотня метров.

Сквозь линзы бинокля она казалась такой близкой, такой доступной, казалось, только протяни руку... Иногда объектив внезапно застилала туманная пелена, и, оглянувшись по сторонам, я вдруг понимал, что уже давным-давно льет дождь и сам я вымок до нитки.

В итоге случилось то, что рано или поздно должно было случиться. Однажды, изрядно отметив чей-то день рождения, я случайно встретил ее, и воспользовавшись удачным моментом, выложил ей все, как на духу. Я рассказал ей все, всю свою жизнь, от собственной храбрости у меня перехватывало дыхание и дрожали руки.

Я был смел, как тигр, наивно полагая, что эти признания хоть что-то изменят... Как я ошибался! Она продуманно предпочла сделать вид, что ничего особенного не произошло. Ровным счетом ничего. Все, что она смогла сказать: "Ты знаешь, мне кажется, ты все это придумал".

Сначала я взбесился. Но потом успокоился и оценил всю глубину ее женской мудрости. В конце концов, у нее отличный муж: всегда вежливый и спокойный, как мамонт. Со временем он станет замечательным отцом ее ребенка, пусть даже они оба окажутся несколько скучноваты... Но это, как нынче говорят, издержки производства.

А я... Что я ей мог предложить? Свихнувшийся ветеран с кучей недостатков плюс законченный эгоист... Да, мне это попросту не дано! Не дано и все тут. Кроме того, я боялся, что весь мой семейный ад повторится заново, сначала, а к этому испытанию я был не готов, совсем не готов.

Как знать, быть может, именно она и могла все изменить в лучшую сторону. Быть может... А может, и нет. Жить в ожидании счастья и любви тяжело. Очень тяжело. Так зачем тратить драгоценное время и энергию, гоняясь за несбыточными химерами?

Это оказалось самым важным, поворотным решением для меня, хотя мне казалось, что я опять совершил убийство, на это раз в самом себе. Я убил в самом себе желание любить и быть любимым.

В тот день я жутко напился. Один, за кухонным столом. Моим единственным собеседником был стакан, которому я что-то невнятно бормотал до утра. Я так и уснул за этим столом. А проснувшись, увидел среди сигаретного пепла и разлитого вина шатающиеся строчки стихов, написанных прямо на серой пластмассе столешницы: