— Помню, помню, — заверил Иона. — Да только напрасно ты, матушка, тревожишься. Авось проскочим…
— Наташку береги, — сказала управляющему Агриппина Юрьевна. — Молода она, глупа. Иона, увези Наташу из России, иначе беда и к ней придет. Возьми деньги, на первое время вам хватит. Да убери пистолет, одним дулом всех не распугаешь.
Летучие тени коснулись окошек кареты — всадники обгоняли. Не доезжая нескольких верст до пограничного столба, Фомка натянул поводья, останавливаясь по их приказу. Агриппина Юрьевна выпрямила спину, сведя черные брови к переносице и готовясь встретиться с новым ударом судьбы. Но, каким бы сильным и роковым он ни был, она примет его с честью. Дверца кареты распахнулась…
— Сударыня, вы Агриппина Юрьевна Гордеева? — спросил офицер.
— Она самая, — ответила помещица, приподняв подбородок.
— Вот приказ о вашем аресте. Извольте пересесть в нашу карету.
Дочь ахнула, схватившись ладонями за лицо. Протянутый пакет с приказом Агриппина Юрьевна величественно отвела рукой, мол, не стану читать.
— Храни вас бог, — сказала она Ионе и дочери, затем вышла из кареты, не воспользовавшись рукой, протянутой офицером.
— Матушка! — Наташа кинулась за ней. — Куда вы увезете ее, господин офицер?
— Как приказано — в Москву, барышня.
Мать, поставив ногу на подножку подъехавшей арестантской кареты, бросила последний взгляд дочери и произнесла:
— Ты Гордеева, помни это. Поезжай к дяде!
Словно ветер пролетел — проскакали жандармы, умчалась карета с матушкой. Наташа упала на колени прямо в липкую дорожную грязь, горько плача. Она не заметила, как Иона заботливо укрыл ее плечи тулупом, сетуя:
— Вот беда так беда… Наташа, бедная моя, простынешь… Пойдем в карету, до границы, почитай, пара верст осталась… Слышь, Наталья?
Наташа вдруг разом прекратила рыдания, поднялась.
— Фомка! — крикнула.
— Тута я, барышня, тута, — появился из темноты кучер.
— Поворачивай! Назад едем, за матушкой.
Подняв подол отяжелевшего от грязи и воды платья, она ступила на подножку кареты, а Иона, поддерживая ее за локоть, посмел возразить:
— Помилуй, Наташа, нам в Неаполь…
— Едем за матушкой, — бросила ему через плечо она.
— Экая ты неразумная! — Иона был полон возмущения. — Нельзя нам назад! Матушка твоя что наказывала? А ты ослушаться ее вздумала?
— Отчего ж нам нельзя назад? — стуча зубами то ли от холода, то ли от несчастья, свалившегося на нее, спросила Наташа. — Отвечай, Иона. За что арестовали матушку? Ты ж с нею ежечасно был. Что она совершила? Какой такой грех тяжкий на ней, что за нами послали погоню в эдакую даль? Отвечай!
— Не велено мне сказывать, — нахмурился тот.
— Я нынче хозяйка тебе, иль ты забыл?
— Узнаю род гордеевский… — осуждающе покачал головой Иона. — Покуда Агриппина Юрьевна жива, она хозяйка надо мною, так-то. Уволь, Наташа, не проси, все одно не скажу. До времени не скажу. А коли знать желаешь, едем в Италийскую землю.
— А как продам тебя? — перешла на угрозы Наташа.
— Да кто ж меня, старика, купит? — не испугался Иона.
Наташа уткнулась лбом в стенку кареты и заплакала, ей вторила Анисья, завывала, точно собака на цепи. Иона подсел к барышне, обнял ее за плечи, приговаривая:
— Дитятко неразумное, не горюй. Обещание я дал Агриппине Юрьевне в Неаполе тебе все поведать, как на духу, ежели матушка твоя… не доедет. А ты вона как поступаешь, рассердишь Агриппину Юрьевну.
— Нет, Иона, не поеду в Неаполь. До самого царя дойду…
— Ох, Наташа, не поможешь ты ей, не поможешь, а себя погубишь.
Ему ли не настаивать на продолжении пути, выполняя распоряжение барыни… Его бы воля, скрутил бы Наталью и силой заставил ее следовать дальше. Являясь поверенным во всех делах Агриппины Юрьевны, он знал: Наташе грозит смертельная опасность. Иона полагал, что если уж возвращаться, то девушка одумается, едва попадет в Москву, где ни матушкиных связей, ни друзей, способных на бескорыстные услуги, у барышни нет. А более всего он уповал, что произойдет это за короткое время — один-два дня, и Наташа испугается трудностей, отправится-таки к дяде в Италию. Один-два дня… Но ведь и они могут стать для обоих последними! Бежала помещица Гордеева не от одних властей, от смерти своей и дочери тоже. Так что им делать в чужой Москве? Вот что думал старик Иона…
Музей наполнила та трепетно-натянутая тишина, что возникает при неординарных событиях. Смотрители встретили следственные органы с траурным выражением лиц, проводили в бальный зал, ступая почему-то на цыпочках, словно здесь царство сна и они боялись разбудить невидимых обитателей. Кто знает, может, в этом старинном особняке по ночам бродят тени прошлого, а днем они спят, как и положено спать теням при дневном свете? Архип Лукич Щукин поддался атмосфере всеобщей таинственности и сам ступал по ковровым дорожкам с осторожностью, стараясь, чтобы шаги его не были слышны. В бальном зале перед камином, тоскливо глядя на стену и схватившись за щеку рукой, замерла заведующая музеем, на лице которой застыло выражение жалости и плаксивости. Молоденькая и хорошенькая сотрудница музея указала на стену:
Читать дальше