Алла Полянская - Кто на свете всех темнее

Ну, я не то чтоб точно знала, но предполагала. И если бы у матери сохранился мозг, если бы она оказалась, как и я, Другим Кальмаром, она бы тоже предполагала такой исход, и Маринка сейчас была бы жива. Ей было всего полтора года, и я уже почти не помню ее лица, но это без разницы, потому что она была моей сестрой, а из-за матери, из-за того, что она безмозглая идиотка, моей сестры больше нет. Но мать не сказала Бурковскому, что запретила мне тогда унести Маринку. И если опустить этот факт, то получается, что я предательница, а она невинная жертва.

Только я отлично помню, как было дело!

И в тот момент я поняла, почему мать так себя ведет со мной. Она в курсе, что я помню. Это она в милиции могла рассказывать что угодно, и ей поверили, и Бурковский поверил, но со мной в эти игры «верю — не верю» играть было бесполезно, я точно знаю, что и как было в тот вечер, как и во многие дни и вечера до того.

Я единственный свидетель, вот что.

— Маша, это чудовищно. — Бурковский покачал головой. — Ты сама-то хоть понимаешь, насколько это чудовищно? Девочка жила посреди постоянного скандала, драк и страха. Когда все случилось, сколько ей было, восемь? Ах, да, восемь с половиной, это разница! А до этого она уже научилась прятаться, она просто начала убегать — бродила где-то по ночам, ожидая, пока утихнет побоище в ее доме, и ты даже не искала ее! Это что ж надо было увидеть и узнать ребенку, чтоб она с шести-семи лет по ночам бродила невесть где, потому что дома было хуже? Но в итоге благодаря этому она выжила, сама выжила, сама о себе позаботилась — и о тебе тоже, если на то пошло, потому что побежала за помощью. Вдумайся, Маша: не ты, мать, позаботилась о ней, а она сама, и ты же ее за это обвиняешь? Вероника права, тебе нужна помощь.

Мать зарыдала, и я поняла, что больше ничего интересного не будет.

Бурковский по факту так и не понял, что за птица моя мать, но это были отныне только его проблемы. Я не собиралась рассказывать ему — это ничего бы не изменило, да я и не хотела ничего менять. Никакие изменения на свете не могли вернуть к жизни мою Маринку, а без этого мне было наплевать, что там у них в семействе происходит, пусть живут как хотят.

Правда, за шторой я увидела носок кроссовки — Янек подслушивал, и теперь он тоже все знал.

Бурковский тогда незамедлительно запихнул мать в клинику, где ей пытались вправить мозги, а меня на время оставил в покое. Но я знала, что это ненадолго и что часики у бомбы тикают и все равно дело будет плохо. И я снова была права, но на этот раз сбежать без потерь мне тоже не удалось — я оказалась на улице, без денег и документов.

Просто снова дело в выживании, и я собираюсь выжить, чего бы мне это ни стоило.

И даже если приземлиться мне придется в этой странной квартире, рядом с почти незнакомой Валькой — это неважно, потому что я по-любому выживу.

Вот только узнаю, отчего так вопит толстуха.

Уставилась Валька в одну точку, и, кажется, ей уже совсем конец приходит, до того она перепугана, а на что смотрит, неизвестно — ничего там нет, кроме кресла.

— Валь!

Она смотрит на меня с мольбой, и будь я проклята, если понимаю, что происходит.

— Видишь, она приходит. — Валька плачет, боком придвигаясь ко мне. — Вот как вечер — и она тут как тут, я тебя позвала, думала, что при тебе она не придет, но куда там… Пришла и сидит. Господи, ну за что мне это? Половина лица сгнила уже, почернела вся, а приходит!

Валька цепляется в меня мертвой хваткой, и я понимаю, что плохи мои дела.

— Валь, там нет никого.

— Как же — нет! — Валька застонала. — Мама приходит, каждый вечер, я спать не могу совсем. Сядет в кресло, молчит и смотрит, глаза мутные… Вот, снова смотрит! Я-то надеялась, что при тебе она приходить не станет, да только…

Что ж, суровые времена требуют суровых мер.

— Я с этой бедой справлюсь, Валь. Дай-ка мне пачку соли и свечу, а сама возьми кастрюлю и колотушку.

— Зачем?

— А увидишь.

У Вальки нервный срыв, ясен пень, вот и словила глюк. Я о таком как-то читала, убеждать ее в том, что у нее галлюцинации — бесполезно, а потому сейчас я попробую убедить ее, что умею изгонять неупокоенные души, иначе выспаться мне сегодня вообще не светит и остаться здесь я не смогу.

— Вот, соль и свечка.

— Отлично.

Я зажигаю свечку и набираю соли в горсть.

— Бери колотушку и бей в кастрюлю, нужен чистый металлический звук в нечастом ритме. — Боже, что я делаю, кто бы видел! — А я буду читать мантру.

— Мантру? А почему не молитву?