Софи Ханна - Полужизни

– Если любите гулять, глупо мерить шагами шумную загазованную улицу, – продолжала хозяйка «Спиллингских сыров». – Пять минут на машине – и попадете в чудесное тихое место, вокруг ни души. Если хотите, покажу.

– Спасибо, в другой раз! – с улыбкой поблагодарила я и быстренько ретировалась.

Туда, где «вокруг ни души», совершенно не тянуло. Наоборот, чем больше вокруг душ, тем лучше я себя чувствовала. Общаться и обрастать знакомствами я не стремилась, но понимала: так будет не всегда, значит, нужно держаться поблизости. «Возможно, я попала не туда, – крутилось в голове. – Возможно, следовало отправиться в Манчестер, Бирмингем или Лондон». Я быстро шагала по улице, уговаривая себя не оглядываться на сырную лавку. Перед глазами потемнело, я поняла, что вот-вот упаду, и прислонилась к ближайшей витрине.

«Только бы никто не видел!» – подумала я, через минуту почувствовав себя лучше. За затуманившимся от моего дыхания стеклом висела картина – полотно, написанное в красной гамме. Рама была черная. Сперва я увидела лишь красные пятна, а потом из-под них проступили золотые линии. Да и разве это пятна?! Нет, скорее, неровные круги и овалы, похожие на гигантские отпечатки пальцев. У каждого свой оттенок: один ближе к алому, другой – к пурпурному.

Иными словами, оттенков на картине было множество, но открывались они постепенно. Вскоре я поняла, что в зависимости от угла обзора меняется сама композиция: вблизи основным кажется «смазанный» оранжевый круг, а если отступить на шаг – вытянутый овал.

В душе что-то шевельнулось, отодвигая вину и страх, стыд и гнев, которые заслонили воспоминания о прошлом счастье и лишили надежды на счастье будущее. Ведь если разучишься радоваться, то заново учиться ой как непросто. Картина была прекрасна. Глядя на нее, я словно сама прикасалась к прекрасному. А еще... еще я чувствовала внутреннюю связь с другим человеком, с художником. «Мы никогда не виделись и вряд ли увидимся, значит, его можно не стесняться», – думала я.

Картина должна была стать моей! Я распахнула дверь Галереи Спиллинга и объявила владельцу, Солу Хансарду, что хочу приобрести картину в красной гамме и готова заплатить любую сумму.

– Неужели? – усмехнулся Сол. – А если я запрошу семьдесят пять тысяч фунтов?

– Таких денег у меня нет. Сколько она стоит на самом деле?

– Вам крупно повезло, на самом деле она стоит двести пятьдесят фунтов.

Я улыбнулась. Повезло! Впервые за целых четыре года я чувствовала, что мне действительно повезло.

– Кто написал эту картину? – спросила я. – Что на ней изображено? Пожалуйста, расскажите!

– Художницу зовут Джейн Филдер, она из Йоркшира. Других ее работ у меня нет, а то бы обязательно предложил. Эта картина называется «Что-то злое», – объяснил Хансард, доставая картину из витрины. – Видите золотые письмена за отпечатками пальцев?

– Отпечатки пальцев, – пробормотала я. Значит, не ошиблась!

– Да, именно их обозначают красные пятна. Золотые письмена под ними видите? Это строчки из шекспировского «Макбета»: «Палец у меня зудит, что-то злое к нам спешит»{У. Шекспир, «Макбет», акт I V, сцена 1. Перевод С. Соловьева.}.

Владелец галереи расплылся в улыбке и назвал свое имя. Я тоже представилась. Почему бы и нет, ведь Хансард казался совершенно безобидным. На вид я дала ему лет шестьдесят пять, невысокий, худощавый, с разлетающимися рыжеватыми волосами. Сложением Сол Хансард напоминал не пожилого мужчину, а десятилетнего мальчика, хотя бифокальные очки и брюки на красных подтяжках решительно не соответствовали детскому образу. Тогда я не знала, что красные подтяжки он носит не снимая.

«Что-то злое» я отнесла в свою комнату в «Золотом бычке», поставила у стены и взяла за правило ежедневно разглядывать. Каждое утро теперь начиналось с похода в Галерею Спиллинга. Поначалу Сол извинялся за отсутствие новинок, но я лишь отмахивалась: мне вполне хватало имеющихся картин. Я смотрела на них снова и снова, хотя покупать не собиралась. Мне нравились почти все, но, в отличие от чудесной картины Джейн Филдер, душевного трепета ни одна не вызывала. Хансард не только продавал картины, но и делал рамы. Узнав об этом, я стала просиживать вечера в галерее, потому что таким образом могла увидеть больше картин. Сол вечно не укладывался в график, и, пока он резал багет и склеивал профиль под музыку радиостанции «Классик-FM», я рассматривала полотна, выискивая то, что взбудоражит меня так же, как и «Что-то злое».