Наталья Андреева - Пристрелите нас, пожалуйста!

– Ваня, помоги мне порезать хлеб и открыть банки с консервами, – попросила Телятина.

– Иди, мальчик, – тонко улыбнулась Кристина. – Не бойся, она тебя не съест. Если что – кричи. Я приду тебе на помощь. – Она зевнула.

Ваня встал. Толстуха внушала ему опасение, ведь она была сумасшедшей, но после того, что сказала сейчас Кристина, он не мог больше находиться рядом с ней. Ваня боялся, что не выдержит и хорошо, если просто наговорит мегере гадостей. Такие плохие люди не должны жить на свете. Он машинально опустил руку в карман и нащупал там пистолет. Но сделать это надо по-тихому. Так, чтобы никто ему не помешал и самому не сесть в тюрьму. Мама очень расстроится, если это случится, а маму огорчать нельзя. Поэтому он напустил на себя беспечный вид и отправился вслед за хозяйкой на кухню. Кристина осталась в гостиной одна.

– А где же банки? – удивленно спросил Ваня, войдя на кухню. – Консервы?

– Порежь пока хлеб, – Ульяна Федоровна выложила на стол буханку «бородинского» и батон. – Еще я хотела, чтобы ты помог мне сделать бутерброды с икрой. Я понимаю, дело это не мужское, но от Кристины толку мало. У нее руки не из того места растут, только все испортит, гостей потом стыдно будет за стол пригласить. Я рассчитываю на твою помощь, Ванечка.

– Я всегда помогаю маме на кухне.

– Ты любишь маму?

– Больше всех женщин на свете!

Телятина вспыхнула. Она-то рассчитывала, что больше всех на свете Ваня любит ее. Но потом сообразила, что мальчик лукавит. С какой стати он будет признаваться женщине, которую видит впервые в жизни, в своих истинных чувствах? Рассказывать о любви к некой даме, которую боготворит и ради которой даже готов на убийство? Ульяна Федоровна решила вытянуть из Вани это признание, не раскрывая пока себя.

– Сегодня все пошло наперекосяк, – начала она издалека, глядя, как Ваня режет батон. – Я должна была уехать к маме.

Она взяла паузу, чтобы посмотреть на реакцию парня, ведь поездка в Тамбов была частью их плана. Ваня сосредоточенно резал хлеб.

– Поезд отправляется в три часа дня, и я уже было собрала свои вещи… – она опять взяла паузу. Ваня не реагировал.

– …собрала вещи, но решила пойти и поздравить с Рождеством охрану, потому что уезжаю, – это было второй частью плана, и Ваня должен был наконец среагировать.

– Ой! – вскрикнул он. – Палец порезал! Что за день, а? Кругом не везет!

– Дай я посмотрю! – испугалась Ульяна Федоровна.

– Да пустяки. – Ваня торопливо спрятал руку за спину. – А почему вы хлеб маслом не мажете? – спросил он. – И где икра?

Телятина уже хотела сказать в лоб: я твоя возлюбленная Кристина. Но в этот момент ее взгляд упал на зеркало на старинном буфете, гордости мужа. Аркаша торговал мебелью с иголочки, расписывая ее прелести многочисленным клиентам, но сам втайне умирал по антиквариату. Он считал девятнадцатый век образцом мебельного искусства и не раз говорил «вот как надо!», любовно, словно женщину, оглаживая какую-нибудь козетку . У них с женой постоянно шла борьба за зеркала, которые толстуха ненавидела. По ее мнению, все они были неправильные, особенно в обожаемом Аркашей девятнадцатом веке. Ненавистное зеркальное стекло старинного буфета старательно отражало все морщины хозяйки, плохо закрашенную седину в волосах, складки на жирном подбородке и пигментные пятна на мясистых щеках. А рядом стоял красавчик Ваня, светлыми кудрями и яркими глазами похожий на поэта Сергея Есенина, известного сердцееда.

И Телятина не решилась сказать ему правду. Она вдруг поняла, что это безнадежно. Не надо слов, все и так ясно. Ваню просто надо отпустить.

Проклятое зеркало! Что ж ты натворило!

– Что с вами? – занервничал Ваня. – Вам плохо?

– Нет, все в порядке, – Ульяна Федоровна незаметно смахнула слезу. – Сердце немного прихватило. В моем возрасте это случается, – она жалко улыбнулась. – Не беспокойся, уже прошло. А икра… она там, – Телятина махнула рукой. – В чулане, в подвале, где стоит холодильная установка. Надо спуститься вниз по лестнице, и… да ты не найдешь.

– Найду! Я все понял! По лестнице спуститься вниз! Я быстро! Я сейчас! А вы пока мажьте хлеб! Я в момент! Мажьте!

Ваня пулей выскочил из кухни.

«Ничего ты не понял, мальчик, – с грустью подумала Ульяна Федоровна. – И даже не спросил, какую икру принести, красную или черную? С какой этикеткой? Там ведь много банок. И вовсе я не намерена скармливать непрошеным гостям деликатесную белужью икорку, лососевой обойдутся. Но ты ничего не спросил, так я тебе противна. Лишь бы сбежать, не видеть, не слышать. Господи, как я несчастна! И все из-за этой шлюхи!» – с ненавистью подумала она о Кристине и принялась намазывать сливочным маслом ломоть белого хлеба. По ее лицу катились соленые крупные слезы. Теперь, когда Ваня ушел, она уже не сдерживалась.