Анатолий Безуглов - Факел сатаны

Поднялись на третий этаж. Следователь показала дежурной служебное удостоверение и поинтересовалась, находится ли кто-нибудь в данный момент в интересующем их номере.

– Да, есть,– кивнула дежурная, заглянув в ящик стола.– Ключ на руках.

– Мужчина, женщина?

– Снимает мужчина, Зерцалов. Наверное, он в номере.

– Почему – наверное? – строго спросила Гранская.

– Я только-только заступила на смену. И вообще сегодня из отпуска…

– У меня к вам просьба: нам нужны двое понятых. Может, кто из ваших работников согласится?

Понятые нашлись быстро – горничная и полотер. Вместе с ними Гранская и оперы подошли к нужному номеру, постучались. Некоторое время оттуда не доносилось никаких звуков. Потом послышались шаги, дверь отворилась.

На пороге стояла… «покойница» в свадебном наряде.

– Лайма Владимировна Кирсанова? – спросила Гранская.

– Да, это я.

– А я следователь по особо важным делам Южноморской областной прокуратуры,– сказала Инга Казимировна, предъявляя удостоверение.

Она представила также оперуполномоченных и понятых.

Кирсанова оставалась абсолютно спокойной, ничему не удивляясь, не возражая, не протестуя. А вот следователя и оперов поразил ее наряд: белое кружевное подвенечное платье, фата, бежевые лаковые туфли-лодочки на высоком каблуке.

– Разрешите зайти? – спросила Гранская.

– Прошу,– все тем же спокойным, гостеприимным жестом пригласила Кирсанова.

Проходя мимо шкафа, Инга Казимировна обратила внимание на висевшую там шубу: она была из искусственного меха с желтыми, черными, белыми и почти красными полосами – под тигра…

Следователь тут же вспомнила волоски, обнаруженные в чехле для хранения верхней одежды, в котором находился труп Зерцалова.

«Возможно, там хранилась именно эта шуба,– машинально отметила про себя Гранская.– Впрочем, необходимо провести экспертизу»…

Номер был полулюкс. Довольно просторная комната и ниша, где стояла двухспальная деревянная кровать.

– Как это понимать? – сразу решила, как говорится, взять быка за рога следователь, показав Кирсановой фотографию памятника с портретами ее и Зерцалова в медальонах.

– Уже готово? – обрадовалась та.– Красиво получилось, не правда ли?

Гранская переглянулась с Журом и Велеховым. В их взглядах явно читалось: в своем ли уме Кирсанова? Впрочем, Гранская тоже усомнилась в умственном благополучии собеседницы.

– Лайма Владимировна, вы понимаете, о чем я спрашиваю?

– Понимаю,– закивала та, кокетливо глянув в зеркало и поправляя фату.

У Инги Казимировны опять начался приступ кашля, как тогда на кладбище.

– Хотите водички?– предложила Кирсанова, показывая на бутылки с боржоми и пепси-колой, стоящие на овальном столе посреди комнаты.

– Спасибо,– кивнула следователь,– глоточек не помешал бы…

Жур потянулся к початой бутылке пепси-колы. Но Лайма Владимировна решительным жестом остановила его:

– Нет-нет, эта уже выдохлась. Лучше откройте свежую.

– А еще лучше – минеральной,– попросила Гранская.

Она выпила налитый Виктором Павловичем боржоми и продолжила допрос:

– Зачем же вам памятник, если вы, так сказать, в полном здравии?

– О-о, душа и тело – совсем разные субстанции,– печально произнесла Кирсанова.– Они существуют раздельно… К вашему сведению, душа моя уже там.– Она показала куда-то наверх.– А тело вот пока живет…

– Скажите, что происходило у вас в квартире в Южноморске в ночь на двадцать третье октября? – строго спросила Гранская.

– Долго рассказывать… Да и тяжело…– вздохнула Лайма Владимировна.

– И все-таки я прошу рассказать,– настаивала следователь.

– Уж лучше прочтите.– Кирсанова показала на лежащую на журнальном столике в углу комнаты общую тетрадь в коленкоровой обложке.

Инга Казимировна так и вперилась в нее взглядом – именно такие тетради Лайма Владимировна использовала для дневника.

– Да вы садитесь, вам в сторонке будет удобнее,– сказала Кирсанова, отодвигая кресло от журнального столика и предупреждая: – Только учтите, это я писала для себя… И если что – не судите строго…

Она, грациозно расправив подол свадебного платья, устроилась на стуле у овального стола. Гранская опустилась в кресло и открыла тетрадь.

Это был действительно дневник.

« …23 октября 1990 г.

Пишу под стук колес поезда, который мчит меня в голодную и холодную, но бурлящую Москву. Буквы и строчки кривые от волнения. Еще бы! Ни в театре, ни в кино, ни на телевидении – никогда я не играла так великолепно, как в тот день, а точнее, вечер.