Александр Чернов - Могила для горбатого

Шиляев сразу сник, потух. На худом лице его появилось угрюмое выражение.

— Ладно, — согласился он устало. — Давайте две штуки.

— Ну, вот и сошлись, — удовлетворенно сказал Султан, встал и босыми ногами прошлепал в соседнюю комнату. Вскоре он вернулся в зал с пачкой стодолларовых купюр, которую бросил на журнальный столик на икону. — Проверь.

Шиляев пересчитал валюту, сунул ее в карман и, холуйски кланяясь, шмыгнул за дверь.

В среду утром едва Шатохин пришел на работу, как ему позвонили из больницы и сообщили хорошую новость: к Серебряковой вернулось сознание. По правде говоря, Клавдия Павловна пришла в себя еще вчера вечером, однако была так слаба, что ни о каком допросе не могло быть и речи. И вот к утру состояние старушки настолько улучшилось, что лечащий врач перевел ее в общую палату и решил вызвать Шатохина. Майор немедленно выехал в пятнадцатую горбольницу.

Здание больницы еще дореволюционной постройки с толстенными стенами идеально подходило под лечебное учреждение: зимой здесь было тепло, летом без всякого кондиционера прохладно. Впрочем, здание, обладающее такими свойствами, идеально подходило и под любое другое учреждение, в том числе и под жилой дом. Увы, так уже не строят. Но это так, к слову… Шатохин поднялся на второй этаж в хирургическое отделение взял на санпосту халат, накинул его на плечи и направился по широкому гулкому коридору с двумя рядами дверей, выглядывая нужную палату. Номер семнадцать пришелся на предпоследнюю дверь по левой стороне коридора.

В четырехместной палате были заняты три койки. На одной — справа от окна почивала дебелая особа лет сорока пяти с отечным хмурым лицом, на другой — по левую сторону сидела и со скучающим видом точила пилкой ноготь миловидная девушка, на третьей — в глубине палаты лежала Серебрякова. В том, что это была именно она, говорили два обстоятельства: во-первых, она одна из присутствующих по возрасту подходила под возраст Клавдии Павловны; во-вторых, на лице старушки были явственно видны следы побоев.

Шатохин поздоровался и, придвинув стул к кровати Серебряковой, сел. Вблизи лицо пожилой женщины выглядело еще ужаснее: правый глаз заплыл, лоб, висок и щека черные, распухшие.

— Вот он вас уделал, черт возьми! — не удержался от возмущенного возгласа Шатохин. — Вот негодяй!

Клавдия Павловна ничего не сказала, она лишь вздохнула и печально посмотрела на майора здоровым глазом.

— Моя фамилия Шатохин, — представился майор. — Можете называть меня Юрием Ивановичем. Я буду вести ваше дело. Про вас я кое-что знаю, бабуля. О вашей жизни мне рассказывал ваш брат, а о здоровье лечащий врач. — Шатохин подкупающе улыбнулся: — Видать, вы в рубашке родились, Клавдия Павловна. Всего несколько миллиметров отделяли вас от загробного мира. Еще где-нибудь болит?

— Грудь и бок, — пожаловалась старуха. — Дышать трудно, сынок.

Майор развел руками и шутливо сказал:

— Ну, в таких случаях принято говорить: ничего, до свадьбы заживет.

— Заживет! — неожиданно проворчала из своего угла дебелая женщина. Она, оказывается, не спала, а прислушивалась к разговору следователя с Серебряковой и от скуки, по-видимому, была не прочь почесать язык. — Чуть не угробили бабку изверги!

Майор бросил в сторону женщины суровый взгляд и с досадой произнес:

— У меня нет времени на пустые разговоры. Врач дал мне только пять минут, поэтому я должен потратить их с пользой. Так что, извините… — и снова склонился к Серебряковой. — А скажите, Клавдия Павловна, преступника вы видели в лицо?

— А как же, — охая, пошевелилась на кровати Серебрякова. — Видела, милок. Также как тебя сейчас вижу. Я же проснулась, когда он в дом залез. Вот в коридоре мы с ним и столкнулись. Он иконы в руках держал.

— Сколько их было?

— Две, сынок. Икона и распятие. Я икону у него хотела отобрать, а он на меня и напал…

Брови Шатохина поползли вверх.

— Отобрать хотели? — переспросил он изумленно. — Вы что же первой на него напали?

— Ну да.

— Ну вы, бабуля, даете! — восторженно воскликнул майор. — Впервые встречаю такую женщину!.. Как же вы не побоялись встать перед бандитом лицом к лицу?

— А как же, милай, он же осквернил святыню, — спокойно и уверенно ответила старушка.

— А не боялись, что убьет?

— Нет, не боялась. Он ведь хотел убить меня иконой, которая наоборот, исцеляет людей от всех болезней.

— То есть?.. — не понял Шатохин.

— Икона, говорю, которой он хотел меня убить, называется "Всех скорбящих радость". На нее люди молятся, чтобы исцелиться от всякого рода недугов и болезней, а он ей хотел меня убить…