Алистер Маклин - Черный сорокопут

- Она может подняться. Если вам угодно, присоединяйтесь к ней.

Я позвал Мэри, пропустил ее вперед. Флекк протянул даме руку помощи и произнес сочувственно:

- Весьма опечален известием о вашем недомогании, миссис Бентолл. Вы и впрямь неважно выглядите.

- Мы тронуты вашей добротой, капитан Флекк.

Меня ее тон заставил бы дрогнуть, съежиться, сжаться, но от Флекка подобные выпады отскакивали, как горох от стенки. Он снова прищелкнул пальцами, снова появился парень. На сей раз он принес пару кресел с притороченными козырьками от солнца.

- Можете оставаться здесь, сколько вам заблагорассудится. Но как только вам прикажут спуститься вниз, повинуйтесь без разговоров. Понятно?

Я молча кивнул.

- Прекрасно. Надеюсь, вы не настолько тупы, чтоб решиться на такие глупости. Наш друг Рабат, конечно, не Анна Окли, но вряд ли он промахнется на столь ничтожной дистанции.

Я покосился на коротышку индуса, не изменившего своим черным нарядам; куртку, впрочем, он сбросил. Сидел наш страж по другую сторону люка, по-прежнему при оружии: арбалет лежал у владельца на коленях. Причем был наведен прямо на мою голову. А лицо у Рабата выражало страдание от бездеятельности, что мне крайне не понравилось.

- Вынужден вас покинуть, - продолжал Флекк с улыбкой, обнажившей коричневые кривые зубы. - Нам, судовладельцам, есть чем заняться... Еще увидимся.

Он удалился в рубку рулевого. Мэри со вздохом потянулась, прикрыла глаза, и уже пять минут спустя румянец вновь заиграл на ее щеках. Через десять минут она уснула. Я был бы счастлив последовать ее примеру, но подобную линию поведения полковник Рейн не одобрил бы. "Всегда на страже!" - таков был его неоспоримый девиз. Посему я со всей доступной мне бдительностью осмотрелся. Но поводов для бдительности вокруг меня не наблюдалось.

Надо мной - пышущее жаром, раскаленное добела солнце посреди синего, отстиранного до линьки неба. На западе - голубовато-зеленое море, на востоке, в солнечной стороне, искрится, играя изумрудной волной, мелкая зыбь под теплым ветерком узлов этак в двадцать. Вдалеке на юго-востоке горизонт размыт пурпурными пятнами - то ли это острова, то ли вообще плод моей фантазии. Необъятна, необозрима морская ширь - и ни единого суденышка, ни единой лодки. Даже летающей рыбы, и той не видать. Я переключил свою бдительность на шхуну. Вероятно, эта шхуна - самое грязное судно во всем мировом океане. Трудно об этом судить, не располагая фактами, но повоевать за призовое место на данном поприще она, видимо, могла бы. Размерами шхуна была больше, чем мне представлялось с самого начала. Футов примерно сто в длину, и каждый фут грязен, до отказа набит отбросами, лишен ухода, а уж о краске и говорить нечего. Не исключено, впрочем, что краска когда-то существовала, но под солнцем облупилась и облетела. Две мачты, оборудованные под паруса, но никаких парусов, а между мачтами - антенна, примерно в двадцати футах от меня. За открытой дверью можно разглядеть ржавый вентилятор. Это как бы прихожая, за которой - без всяких перегородок - начинаются владения Флекка. Не то жилая каюта, не то штурманская рубка, и того и другого понемножку. Еще дальше и чуточку повыше - капитанский мостик. А еще дальше, но уже пониже, по-моему, жилой квартал - каюты экипажа.

Целых пять минут глазел я на корабельные постройки, на носовую часть судна. Я испытывал при этом странное чувство: что-то здесь не так, что-то должно выглядеть иначе. Полковник Рейн, думаю, смекнул бы, что именно. А я не мог. Но все-таки свой долг перед полковником я счел исполненным и осознал: дальнейшее бодрствование никому никакой пользы не принесет. Если им вздумается выбросить нас за борт, они не по-считаются с нашим сном или бодрствованием. Посему я смежил веки и уснул, наверстывая упущенное за последние сорок восемь часов, когда на отдых мне удалось выкроить едва ли три часа.

Проснулся я в полдень. Солнце стояло прямо над головой. Но тенты и устойчивый ветерок обеспечивали сносную жизнъ. Капитан Флекк расположился неподалеку от люка. По-видимому, он только что покончил с некоей операцией, явно нешуточной, судя по трудному и продолжительному его собеседованию с бутылкой виски. Глаза его слегка помутились, и даже за три фута да еще на подветренной стороне я без труда унюхал запах шотдандского зелья. Но тут его, видимо, совесть заела, или еще что. Так или иначе, он вдруг направился к нам, неся перед собой поднос. На подносе стояла бутылка шерри и неболыиой глиняный кувшин.