Коллектмв авторов - Агент абвера.

— Иди ты. Твоя очередь.

Но Никулин не спешил. Сделано еще мало. Он хотел сколотить вокруг Дудина группу надежных людей, изучить каждого из них, чтобы быть уверенным в их честности и преданности. Допустить в этом деле малейшую неосторожность — значит погубить всех.

В течение недели Никулин и Дудин направили к Плетневу еще двух человек. И на этот раз все сошло удачно.

— Ну что ж, пришла и мне пора собираться, — сказал наконец Николай Константинович. — Пойду попытаю “счастья”.

Плетнев принял Никулина вежливо, но холодно. Он безо всякого стеснения пристально разглядывал невысокого человека в изодранной солдатской шинели, стоящего перед ним навытяжку. Никулин старался держаться прямо, не припадая на раненую ногу. Он понимал, что своим внешним видом выгодного впечатления на Плетнева не произведет. В свои тридцать пять после всех перенесенных невзгод Николай Константинович выглядел пятидесятилетним. А фашистам для заброски в советский тыл нужны были молодые, физически крепкие люди. Но че­кист знал, как завоевать расположение типов, подобных Плетневу.

— Что тебе надо? — спросил Плетнев.

— Господин капитан, я очень внимательно слушал ваше выступление перед военнопленными в лагере. Должен сказать, что оно произвело на меня сильное впечатление.

Плетнев самодовольно улыбнулся. По его лицу было видно, что Николай Константинович попал в точку. Лесть явно нравилась предателю. Никулин решил и дальше играть на его самолюбии. От Плетнева сейчас зависело все — быть в разведшколе или нет, оставаться в лагере или попасть к своим. Приходилось ради осуществления задуманного притворяться и льстить такому человеку, которого при других обстоятельствах с удовольствием собственноручно вздернул бы на первой осине.

— Надеюсь, вы согласитесь, господин капитан, — проникновенно продолжал Никулин, — что в лагере невольно начинаешь опускаться, теряешь способность трезво оценивать обстановку. И вот тут-то достаточно одного слова умного человека, который умеет видеть дальше тебя, чтобы окончательно определить свой путь. Ваше выступление открыло мне глаза, указало, куда идти и что делать. Может быть…

— Очень рад, что ты понял меня, — прервал Плет­нев. — Я от души хотел помочь соотечественникам, но среди вас попадаются типы, которые мутят воду. Что нам до них! Пусть подыхают за колючей проволокой. Спасать не стану.

Николай Константинович почувствовал, как забилась в жилах кровь. “Задушить подлеца!” — пронеслось в голове. Но он сдержал себя. Этим делу не поможешь.

— Так что же ты хочешь? — спросил Плетнев.

— Хотел просить, чтобы вы, господин капитан, порекомендовали меня германскому командованию. Я оправдаю доверие. Еще в Большом рижском лагере Вишневский наказывал мне в случае чего обратиться к вам, так как вы всегда бескорыстно помогаете соотечественникам.

— Ты разве знаком с Вишневским?

— Так точно. Часть, в которой я служил, располагалась по соседству. Там мы и познакомились, подружились…

— М-да… Вишневский… — промычал Плетнев. Он хотел было рассказать Никулину о том, что Вишневского нашли с проломанным черепом на лагерной свалке, но потом спохватился и продолжал: — Вишневский хорошо зарекомендовал себя. То, что вы с ним друзья, меняет все дело. Садитесь, пожалуйста.

Николай Константинович сел. Он сидел прямо, готовый в любой момент вскочить, принять стойку “смир­но”, и ел глазами начальство. Все это льстило Плетневу. Находясь на побегушках у немцев, он старался хоть тут строить из себя барина, большого начальника. И подобострастие пленного тешило его самолюбие.

Чувствуя нечто вроде симпатии к почтительному, скромному человеку, сидящему перед ним, Плетнев продолжал расспрашивать. Николая Константиновича о жизни, о причинах, побудивших его проситься на службу к немцам. Никулин понимал, что, несмотря на, благожелательный тон, Плетнев ведет разговор не из любезности, а проверяет, прощупывает его, и поэтому отвечал на вопросы, обдумывая каждое слово:

— Почему, говорите, захотел служить великой Германии? Долго рассказывать об этом. Такое решение я не вдруг принял. Думал об этом с самого начала войны. Вам, господин капитан, первому откроюсь.

— Я слушаю вас, продолжайте, пожалуйста, — с готовностью откликнулся Плетнев.

Никулин не спеша, как бы делясь сокровенным, говорил:

— Отец у меня до революции коммерсантом был, имел большой магазин. Все богатство у нас отобрали. Папашу в тридцатых годах выслали. Пришлось мне казанской сиротой прикинуться. Но в Красной Армии настороженно относились. Сами понимаете, прошлое забыть не могли. Мне скоро сорок стукнет, а я выше капитанских чинов так и не поднялся. Чего ж мне за большевиков держаться?