Александра Маринина - Фантом памяти

Справедливости ради следует отметить, что Светкино рвение навестить попавшего в аварию папеньку меня немало удивило. Когда мы с ее матерью развелись, ей было семь лет, и ее жизнепонимания оказалось более чем достаточным, чтобы расставить все точки над i: папа плохой, потому что бросает маму с дочкой, а мама святая. То обстоятельство, что папа ушел от мамы, потому что ему надоело терпеть ее бесконечные любовные похождения на стороне, ребенка никак не смутило, ибо было ему неизвестно. У мамы хватило ума, а у папы совести не афишировать сей нелицеприятный факт. Светка все последующие пятнадцать лет относилась ко мне холодно, с презрительным снисхождением принимая деньги, которые я им привозил, и отказывая мне в нормальном общении. И вдруг такой порыв... Повзрослела, что ли? Или мать наконец-то соизволила поведать ей правду о причинах нашего развода?

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны как хорошо было бы, пользуясь ситуацией, наладить отношения с дочерью! Но с другой - ни один нормальный отец не захочет, чтобы ребенок увидел его в подобном состоянии - подавленным, расстроенным, напуганным. Да-да, вот это и есть самое главное: я был напуган. Я боялся неизвестности, я не знал и, как ни силился, не мог вспомнить ничего из того, что произошло после поворота с Садового кольца к Комсомольской площади. Может быть, мы со Светкой за это время нашли общий язык и подружились, а я не помню? Может быть, мы напрочь рассорились с Мусей и она больше не является моим агентом, а я, как дурак, жду ее помощи и надеюсь только на нее? Может быть, Лина развелась со мной и уехала в Шотландию с новым мужем? Или это я с ней развелся? Может, я уже и жениться на ком-нибудь успел? Хорошо бы выяснить, на ком... Может быть, я уже перестал быть самым известным и самым издаваемым писателем России? Я все еще мню себя героем, а на самом деле я давно уже никто. Я не мог понять, чего хочу больше: узнать правду, даже если она убийственно неприятна, или еще какое-то время пребывать в счастливом неведении. И узнать страшно, и не знать страшно. Кажется, в психологии это называется когнитивным диссонансом. Или я что-то путаю? В психологии я не особенно силен, так, кое-чего нахватался по верхушкам, когда писал книгу о ребятах из службы спасения. Она называлась "Последний шанс" и до сих пор устойчиво сидит в десятке бестселлеров, несмотря на то что первое издание было четыре года назад, а суммарный тираж перевалил за три миллиона экземпляров. Впрочем, почему четыре года назад? Не четыре, а шесть, я все еще продолжаю мыслить категориями девяносто девятого года. И находится ли "Последний шанс" до сих пор в списке бестселлеров, мне неизвестно. Черт возьми, как трудно привыкать к этому новому мышлению!

Наверное, это все-таки хорошо, что все случилось накануне Длинных праздников и никого из моих близких нет в Москве. К тому времени, когда они вернутся, я справлюсь с ужасом и растерянностью, преодолею слабость и наберусь сил для того, чтобы узнать... А может быть, мне повезет и слова доктора окажутся пророческими. Пройдет несколько дней, и я все вспомню. Сам.

Светка ворвалась в палату как ураган. Несмотря на то что мне все еще был противопоказан яркий свет и зашторенные окна поддерживали полумрак, появление дочери оказалось для меня сродни карнавалу - так много красок и блесток было на ее одежде и на ней самой. Блеклая больничная палата тут же расцветилась яркими пятнами оранжевых апельсинов, бордовых гранатов, красочных пакетов с соками и пестрых фантиков шоколадных конфет. И среди всего этого тропического многоцветья махал крылышками и летал по сумрачной палате яркий веселый попугайчик - моя дочь Светлана. Интересно, какой у нее сейчас цвет волос? Когда-то был радикальный зеленый, потом розовый, потом бордовый, а в последний раз ее головка напоминала яичный желток. Но последний раз, как я теперь понимаю, был два года назад. Изменилось ли что-нибудь? Да нет, не похоже, света недостаточно, чтобы точно определить, во что теперь выкрашен мой попугайчик, но то, что волосы у нее не русые, каковыми наградила ее природа, это точно. Ну, почти точно. И блестящие точки - это, несомненно, те самые металлические шарики, которые торчали и раньше у нее в ушах и на крыльях носа.

- Пап, а ты что, правда, ничего не помнишь? - начала она с места в карьер.

Признаться, я почувствовал себя оскорбленным. Ни "здрасьте", ни "как ты себя чувствуешь", ни слов сопереживания и ободрения. Но откуда она узнала? Неужели Василий Григорьевич ей сказал о моей амнезии? Ну да, наверное, он, ведь я не успел предупредить его, что хотел бы пока сохранить это в тайне.