Вера Колочкова - Алиби — надежда, алиби — любовь

Встретили ее, конечно, очень настороженно. Мужицкими глумливыми ухмылками да женским возмущенным шепотком за спиной встретили. Пришла, мол, домохозяйка, курица слабоумная, нами командовать. Толку нет, а туда же. И знаний никаких по мужней специальности нет. И опыта тоже. А она все равно пришла, держа в руке мобильник для связи с мужем, как палочку-выручалочку. И руководить начала, не выпуская этот мобильник из рук и связываясь с ним каждую минуту. И даже худо-бедно вникать начала в дела фирмы, будучи неким проводником воли ее настоящего хозяина. И как ей трудно-невозможно было на первых порах, только она одна знает. Сколько слез было пролито в ночную подушку… И все время отчаяние нападало, так хотелось все бросить и сбежать от всего этого подальше, обратно, к привычному семейному очагу. Просто до невозможности хотелось! Однако возможности хотеть «до невозможности» у нее тоже не было. Забота о пропитании семьи выталкивала ее каждое утро из дома, прямо в спину выталкивала совершать свой женский подвиг, будь он трижды неладен, подвиг этот с опухшими и покрасневшими от ночных слез глазами…

А потом, наконец, проснулось в ней что-то самостоятельное, второе дыхание пришло. Надоело, видно, женскому организму страдать да плакать. И дело уже пошло и без лихорадочно сжимаемого в потной ладошке мобильника. И смелость пришла. И решительность. И опыт какой-никакой. Только страх все равно остался. Страх не удержать, страх развалить, страх распустить коллектив донельзя. Очень она боялась анархии в коллективе, когда каждый сам за себя. Все ей казалось, что ее не уважают и серьезно не воспринимают, как в первые дни… И потому старалась придерживаться изо всех сил тех принципов взаимоотношений с подчиненными, которые на собственной шкуре испытала еще в глубокой молодости, когда распределилась после института в свой НИИ. Правда, поработать ей там удалось два года всего до рождения сына, но страшилки дисциплинарные в её память прочно запали — и выговоры за опоздания, и за отлучки с рабочего места, и нервно-паралитическое дрожание спины на утренних оперативках…

Однако проснувшаяся в ней бизнес-вумен вдруг обернулась еще и ужасной для нее трагедией, вовсе непредсказуемой — муж-инвалид запил так, что превратил семейный очаг в самый настоящий ад на сковородке. Оказывается, раздражало его давно уже молчание мобильника, то есть до глубины души оскорблен он был Леночкиной самостоятельностью. Вроде как отодвинула она его за ненадобностью. И ничего уже с этим поделать было нельзя. И развестись нельзя. И надо было изо всех сил терпеть его пьяные скандалы. Она бы и терпела, да детей было жалко….

— … Эх, Наденька, ты даже представить себе не можешь, что это такое… — вздохнула Елена Николаевна, махнув безнадежно рукой. — Это такой ужас был, что не всякая женщина и выдержать способна. Думала, с ума сойду. А потом еще дефолт этот на голову свалился… Кое-как тогда я из всего этого безобразия вырулила, на одном оставшемся нерве, наверное. Пришлось даже основное дело на фирме свернуть. Теперь вот только ремонтом занимаемся. Ну, да что я тебе рассказываю, ты в курсе …

— А ваш муж? С ним что случилось?

— А муж умер. От алкогольной интоксикации и умер. Какой-то доброхот подсунул инвалиду из жалости паленую водку. У него, знаешь, видуха потом стала, как у бомжа. Нервный, злой, следить за собой перестал… Да и я, если честно, рукой на него потом махнула. Ну что я могла сделать в этой ситуации, скажи? Вроде и так и этак к нему, и с добром, и с жалостью… А мне ведь еще надо было детей поднимать! Материнский подвиг за женским подвигом в очереди не стоит, он своего свершения тоже обязательно требует.

— И что? Свершили его, подвиг этот материнский?

— Ой, не знаю, Надь… Теперь уже ничего не знаю. Не могу сказать. Когда бабе кажется, что она в отношении своих деток подвиг совершает, ей все время обратная отдача от них требуется, понимаешь? В виде их счастья. Чтоб были обязательно счастливы, и все тут! А иначе и смысла в этом подвиге никакого вроде бы нет. И в своей самоотдаче тоже. И я, наверное, такой вот ошибкой грешна. А они, дети, собственного счастья хотят, тебя и не спрашивают…

— Ну да, наверное… — вздохнув, эхом откликнулась Надежда. — Только не все. Некоторые все-таки спрашивают. Как я, например. То всегда делала, чего мама моя от меня хотела. Только все равно ничего хорошего из этого не получилось…

— И я… Очень уж я хотела, Наденька, чтоб мой Саша в семье счастлив был. — Не слыша ее, продолжала Елена Николаевна. — И Алиска его мне поначалу понравилась. Уж как она его любила, как за него замуж хотела! Ну, я подумала, отчего бы и нет… Алиска, она такая… приземленная очень. А потом смотрю — будто подменили его. Мается парень и все тут. Вроде с чего бы? Молодая жена вся о нем в заботах, ухаживает-облизывает, как теленка. А одновременно будто и с поводка его не спускает. Так же, как Петьку, друга Сашиного, около себя держит. И не в радость уже, смотрю, сыночку моему все это ухаживание-облизывание… В общем, чуть не сломала она его. Не девчонка, а прямо Муссолини какой-то! Шаг вправо, шаг влево — расстрел на месте. Он же добрый очень у меня, знаешь…