Вера Колочкова - Алиби — надежда, алиби — любовь

— Надежда! Ты что, не слышишь, я тебя спрашиваю? Заснула, что ли? — встрепенулась она от начальственного окрика и уставилась на восседающую во главе стола директрису, как пойманная с поличным воровка из супермаркета.

— Извините, Елена Николаевна…

— Я спрашиваю, что у нас с договорами?

— Все в порядке. Я отслеживаю. Контролирую сроки.

— А почему в пятницу на работу опоздала?

— По семейным обстоятельствам, — протараторила Надежда первое, что пришло ей в голову, подумав про себя — надо же, помнит!

— Напишешь подробную объяснительную!

— Хорошо… — уныло согласилась Надежда. И тут же представила себе, как расписывает на бумаге все то, что с ней случилось за последние три дня. И содрогнулась. Ну нет, ну хорошая же вроде тетка эта Елена Николаевна, чего ж ее несет-то в такие крайности! Сама в пятницу умчалась по своим личным делам, только лапти просвистели, и целый день ее не было, а ей за пять минут опоздания теперь объяснительную пиши? Да еще и со всеми подробностями про семейные обстоятельства? Ну, понятно, ей дочку надо пристраивать. Так рано же еще! Она ж все понимает, она к положенному сроку и сама уйдет… И вообще, как, скажите, при сложившихся обстоятельствах она сегодня отпрашиваться должна, чтобы пойти в милицию к дознавателю? О том, чтобы не пойти, у нее и мысли не возникало. С детства была приучена обещанное свято выполнять. Можно сказать, была болезненно в этом плане сверхчувствительна и сверхисполнительна. Хотя вот Ветка утверждает, что все это — из череды ее многочисленных комплексов, и называется просто сверхтревожностью…

— … Повторяю теперь для всех — я не потерплю утренних опозданий! — окинула строгим взором свой штат начальница. — Рабочее время должно быть отдано только работе! Мне не нужны расхлябанные сотрудники! Дисциплина труда — первое условие для успешной работы любой организации, и я буду неукоснительно требовать…

Она длинно и нудно разразилась речью, наверняка заимствованной из собственной ностальгической памяти о временах процветания социалистических соревнований и стенгазет с красными карикатурными рожами пьяниц и злостных прогульщиков. Вот же как въелось в сознание тружеников развитого социализма все коммунистической партией туда старательно впихнутое — никакими клещами обратно не выдрать. И так, и этак пытаются пронести свои стяги в капитализм. Надеждину приятельницу, например, тоже молодую начинающую юристку Оленьку, работающую в этом же здании этажом ниже, стареющий начальник-бизнесмен заставил в течение полугода корпеть над корпоративным кодексом своей фирмы, штат которой и десяти человек не составляет. Все вычеркивал-зачеркивал, придирался бесконечно к тексту, пока измученный корпоративный кодекс не принял вид того же самого кодекса строителя коммунизма, или как там назывались подобные шедевры в навсегда канувшую в историю эпоху. Надо бы после совещания спуститься к Оленьке на третий этаж, чокнуться быстренько душами да кофейными чашками…

— … И чтоб впредь про соблюдение дисциплины труда я никому не повторяла — сами должны понимать! — закончила свою длинную речь начальница, кинув последний пламенный взор на виноватую Надежду. — Все свободны, работайте!

Все быстренько подпрыгнули со своих мест и дружно сгрудились у выхода из начальственного кабинета, будто боясь услышать в спину хитроватое Мюллеровское — Штирлиц, а вас я попрошу остаться… Надежде ловко удалось выскочить за дверь одной из первых. Предупредив секретаршу Сонечку, что ее не будет минут десять-пятнадцать и чтоб она тут же звонила ей на мобильный, если начальница вдруг озаботится ее отсутствием на рабочем месте, под шумок незаметно покинула приемную и спустилась на третий этаж к Оленьке. И в который раз уже удивилась, как гармонично все-таки выстроены форма и содержание бизнеса на примере их здания-муравейника, где всяческих фирм и фирмочек проживало не менее сотни. А может, наоборот, совсем не гармонично. Это с какой стороны посмотреть, опять же. Раньше, до капитализма еще, это здание так и называлось — «Дом контор», и интерьер внутренностей этих контор был одинаково убогим и узнаваемым по обшарпанности стен да опасно торчащей раздрызганности на самых популярных людских тропах рыжего линолеума под паркет-клеточку. В этом же здании трудилась много лет и ее мама, сидела за убогим столом, заваленным кипами бумаг, да бегала пальчиками по маленькому калькулятору — компьютеры тогда еще небывалым шиком были… А потом, в новую уже эпоху, здание постепенно начали захватывать растущие, как грибы после дождя, многочисленные теперь уже не конторы, а фирмы. Настоящие войны шли за право добычи вожделенного юридического адреса в центре города, потому как цены по тем временам для всех арендующих помещения под офисы были примерно одинаковы. Может, именно эти войны и породили странный принцип сосуществования в бывшем «Доме контор» всех поселившихся там фирм и фирмочек, независимо от их богатства и статуса. Принцип этот заключался в том, что роскошь отделки внутренних интерьеров, коридоров и лестничных клеток должна была резко снижаться от первого этажа к последнему. Или наоборот, резко повышаться от последнего к первому. То есть если ты, бизнесмен, арендуешь комнаты на первом этаже иль на втором, то уж будь добр, соответствуй. И не важно, есть у тебя деньги на разные роскошества интерьеров или нет. А что делать? Принцип, он и есть принцип. Его и блюди свято. Вот и получалось — кто победнее, тот пыжился и корячился изо всех сил на первых этажах, следуя веяниям моды на дорогие изысканные сверхремонты, а кто побогаче, вкушал себе спокойно экономию на демократических интерьерах последних этажей, и в ус не дуя. Все работающие в этом странном и со странными принципами здании давно уже попривыкли к такому положению вещей, а вот случайно по каким делам забредшему сюда человеку становилось поначалу не по себе. Заходишь вроде бы в роскошь, и вдруг она стекает постепенно с этажа на этаж прямо у тебя на глазах, и, поднявшись до последнего, человек уже и сомневаться начинает, не приглючилось ли ему то самое, на первых этажах роскошно-увиденное.