Перихан Магден - Убийства мальчиков-посыльных

— Надо же! — удивился я. — В самом деле? О том, что Ванг Ю — знаменитый шекспировед, я узнал только сегодня утром. Мне бы непременно хотелось воспользоваться его драгоценными познаниями, тем более, мы живем в одном доме…

— Мой юный друг, — сказал мсье Жакоб. — Мой юный друг, как же вы нетерпеливы. Не стоит обижаться на то, что жизнь имеет свои тайны. Ибо эти тайны и делают жизнь прекрасной, придают ей ценность и смысл. Подождите немного, и жизнь сама раскроет их перед вами одну за другой. Распутает все узлы. Не скажу, что в молодости не бунтовал так же, как вы, что мое нетерпение не сменялось безудержным гневом…

— Даже держу пари, мсье Жакоб, — перебил его я, — что в молодости вы думали: «Господи, неужели единственный способ выбраться из этого города — моря, которые его окружают?»

Жакоб засмеялся.

— Вы очень внимательны, — сказал он. — И подозрительны. Какие хорошие качества! Однако эти достоинства могут отравить вам жизнь, если вы не научитесь чувствовать меру. Да, мой юный друг, иногда у близких друзей может быть одинаковая манера разговаривать. Вплоть до того, что они забывают, кто из них что сказал, да и не хотят помнить об этом. Один становится проводником чувств другого: их взгляды совпадают, их мысли совпадают, и говорят они одинаково. Я желаю, чтобы и у вас когда-нибудь появился такой близкий, такой важный друг.

— Интересно, мсье Жакоб, а если я скажу, что меня пугает город, внезапно превратившийся в слаженный хор моих друзей, что вы ответите? Что я не знаю меры в применении своих достоинств?

— Да! Да! Да, мой юный друг, — тут же воскликнул Жакоб. — Чрезмерная подозрительность только мешает. Вы увязаете в деталях и теряете возможность отступить и взглянуть на всю картину целиком. Детали губительны, а целое — объясняет все и вселяет надежду.

— Мсье Жакоб, — ответил я, — раньше вы обвиняли меня, что я брожу по нижним этажам высотного дома. Утверждали, что стоит мне выйти на крышу, как я увижу все. Вот я на крыше и меня не оставляет чувство, что какие-то таинственные силы хотят столкнуть меня вниз. Что скажете?

— Убийства мальчиков-посыльных, — сказал он. — Помните: убийства мальчиков-посыльных. Если уж кто и может разобраться в том, что происходит, так это вы.

— Однажды вы послали ко мне Николая, — сказал я. — Он был весьма невежлив.

— Он был очень несчастлив, — сказал Жакоб. — А еще умен. Он повидал жизнь.

— Доброй ночи, мсье Жакоб, — сказал я. — Мне кажется, сегодня ваше шекспироведческое собрание не состоится, ибо моя мамочка вернулась с дачи. Ванг Ю давно уже видит «сны в летнюю ночь».

— Доброй ночи, мой юный друг, — сказал Жакоб. — У вас острый язык и острый ум. Берегите себя.

— В этом городе хотя бы рифму чувствуют и намеки понимают, — проворчал я. — А сколько на земле городов, где нет ни рифмы, ни поэзии. Еще раз — доброй ночи.

Выйдя из его лавки, я быстро зашагал прочь. Не прошел я и двухсот метров, как навстречу мне откуда-то повернул Человек в Медвежьей Шапке. Он пытался на ходу застегнуть брючную пуговицу и так увлекся своим занятием, что прошел мимо, не заметив меня. Я развернулся и осторожно последовал за ним. Тот свернул на какую-то улицу, затем на другую. Остановился рядом со старинным домом, поправил свою шапку и начал спускаться по одной из лестниц, огибавших дом. Вскоре и совсем скрылся из виду. Подойдя поближе, я заглянул вниз. На черной железной двери красной краской из баллончика было выведено: «Пещера». А ниже кривыми буквами:

Карлики без очереди,

остальные по порядку

Когда я вернулся домой, меня встречали тишина и темнота. Ванг Ю уже лег. Обычно Ванг Ю ложится поздно, и раньше двух-трех часов ночи свет в его комнате никогда не гаснет. Так как встает он засветло, мне всегда было интересно, чем же таким он занимается по ночам. Теперь это прояснилось — он всего-навсего перечитывал Шекспира и выдумывал к нему новые комментарии, готовясь порадовать своих всезнаек-слушателей, всем сердцем ожидавших его в лавочке мсье Жакоба. Однако этой ночью мой острый язык оказался прав: в честь возвращения матушки с дачи Ванг Ю лег рано и, наверное, видел уже десятый сон. Я спокойно вздохнул. В голове у меня все перемешалось, а на душе было так мрачно, что я не желал никого видеть и сил не осталось даже на простейшее бытовое общение.

Поднявшись к себе в комнату, я сел на одну из табуреток перед круглым столом из красного дерева. И на белой пергаментной бумаге, лежавшей на столе, написал: