Артур Омре - Риф Скорпион (Сборник)

Четыре постояльца, включая старшего инспектора Акселя Брехейма. Проповедник из Кристиансанна — восковое лицо, серый костюм, черные носки, гитара в коричневом пластиковом футляре. Плечистый американец — журналист из Чикаго, неразговорчивый, с острым взглядом из-под кустистых бровей. Благоухающий чесноком турист из Милана — его профессия была загадкой для меня, не больно сведущего в итальянском языке. И уже упомянутый Аксель Брехейм.

Вот и все.

Никаких инженеров, приглашенных на семинар, никаких гуляк с дальних островов. Только симпатичные постояльцы, не способные бродить в четыре утра по коридорам, распевая старый шлягер в тщетных поисках бара.

В гостинице «Турденшолд» бара нет. Гостинице «Турденшолд» много чего недостает. В том числе нередко и постояльцев.

Угловой диван тяжело вздохнул, когда на него опустился старший инспектор. У них было много общего. Одинаково помятые, одинаково обшарпанные, одинаково шаткие.

Глядя на поникшие плечи Акселя Брехейма, можно было подумать, что на них навалились все печали на свете, однако вызванный лицезрением двух бутылок пива легкий приступ пьяной сентиментальности вроде бы не грозил перейти в серьезный недуг.

Подождав три-четыре минуты, когда тишина нарушалась только стуком бутылки о столешницу, я вытащил из-под стойки прочитанный до середины том Акселя Сандемусе «Беглец запутывает след».

Тут раздался голос Брехейма:

— Пожалуй, я взял бы еще бутылку.

Пришлось опять открыть холодильник.

— И на свою долю бери, — добавил гость. — Я плачу. Составим друг другу компанию. Небось тоска смертная сидеть тут в одиночестве всю ночь.

Что поделаешь… Я вернул на место закладку и достал из холодильника бутылку пива и кока-колу.

— Присаживайся, — сказал Аксель Брехейм. — Твое здоровье. Как тебя звать?

— Антонио.

Обычный в таких случаях испытующий, с оттенком подозрительности взгляд собеседника не был для меня новостью. Опустошив одним глотком половину бутылки, Брехейм сказал:

— То-то я смотрю, ты малость черномазый. Но по-норвежски говоришь хорошо.

— Стен, — добавил я. — Антонио Стен. Мамаша три года была замужем за португальским коком. Его мать родилась в Анголе, но я родился и вырос здесь, в Трондхейме. Коренной трондхеймец, — я изобразил певучий местный диалект. — Ничего, ты не первый принимаешь меня за иммигранта.

— Со мной такая же история, — сказал Аксель Брехейм. — Сколько раз коллеги в других городах принимали меня за бомжа. Да и что такого, если тебя посчитают иммигрантом? Бывает, я даже вижу свою прелесть в том, чтобы сойти за бомжа. Послушай, что, если я попрошу тебя принести еще пару бутылок? И вообще, пойми меня правильно — то, что я бомжей вспомнил. Ничего не имею против иммигрантов и прочих темнокожих. В прошлом году пришлось заниматься одним делом, убийца ножиком побаловался, но я же не делаю вывод, что все черномазые, которые понаехали в нашу страну, только тем и занимаются, что потрошат друг друга. Среди моих знакомых, не по службе, есть несколько марокканцев. Приличный народ. Ага, спасибо. Будь здоров.

Отставив бутылку, Брехейм вытащил из кармана удостоверение и печально созерцал его своими собачьими глазами.

— Беда в том, — продолжал он, — что начальству вроде бы невдомек, что я девятый год тяну лямку в уголовном розыске. Должно быть, принимают меня за нечаянно забредшего в контору арестанта из кутузки. Если когда и поручат задание, за которое не стыдно браться сотруднику с двадцатишестилетним стажем, считай, крупно повезло. Взять хоть эту девчонку.

Аксель Брехейм выложил на стол малопривлекательный фотографический портрет, явно снятый много после того, как оригинал расстался с жизнью.

— Нормально, — сказал Брехейм, не заметив, как я весь напрягся, — это простейшая задачка для любого местного отделения. Но где людей взять, когда вся полиция области, все чины от мала до велика мобилизованы, чтобы следить, как бы какие-нибудь демонстранты не вздумали забрасывать гнилыми помидорами американского министра.

От взмаха руки, которым сопровождались эти слова, сразу несколько бутылок грохнулись бы на пол, не среагируй я достаточно быстро.

— Как будто три-четыре дня что-нибудь решают, — объявил Аксель Брехейм, взмахнув рукой еще раз. — Что такое три-четыре дня, когда труп десять месяцев гнил в силосной яме.

— Сдается мне, — сказал я, переставляя на пол пустые бутылки, — что я где-то видел это лицо.