Том Эгеланн - Разорванный круг

— Вы абсолютно уверены.

— Давай забудем старые истории.

— А как умер папа?

— Спроси Грету.

— Я спрашивал Грету. Она отмалчивается. А что она знает?

— Почти все.

— Что это значит?

— Спроси ее. Грета и я… Мы… Мы… — Несколько секунд он ищет слова. Потом берет себя в руки. — Мы были любовниками, возможно, ты слышал. С годами все успокоилось. Со временем мы стали друзьями. Все, что я знаю о смерти твоего отца, я слышал от нее.

— Ее же не было там, где это произошло. А я был.

— Она знает. И поэтому знаем мы.

— Откуда Грета может знать что-то о смерти папы?

— Она была близким другом твоего отца.

— Они были коллегами.

— И друзьями! Близкими друзьями.

Мне в голову приходит одна мысль:

— Любовниками?

— Нет. Но очень близкими людьми.

— Она никогда мне этого не рассказывала.

— А зачем?

Я замолкаю.

— Они переписывались, — рассказывает Мак-Маллин. — Письма хранятся в наших архивах. Тысячи писем, где они делятся друг с другом своими мыслями и чувствами. Они были нужны друг другу. Как друзья, как психоаналитики. Потому-то мы и знаем.

Я плохо сплю. Лицо горит и чешется. Каждый раз, когда меня клонит в сон, я боюсь, что сейчас ко мне начнут стучаться кошмары.

Я лежу в темноте и думаю о бабушке. Она жила на первом этаже в Вороньем Гнезде. По ночам она бродила по самым дальним углам Вороньего Гнезда, как замковое привидение. На ее ночном столике в стакане с водой лежала челюсть, а ночная сорочка волочилась по полу. Если вечерами мама и папа уходили куда-то, то я никогда не соглашался спать в бабушкиной темной мрачной спальне среди запахов камфары и бальзама. Я всегда предпочитал переживать ужасы в своей комнате и надеялся, что она услышит, если я закричу.

Днем она была милой, доброй, седовласой. Трудно представить, что эта старая развалина в молодости была красавицей-певицей, со множеством поклонников, и когда-то могла вызывать любовь мужчин. Но дряхлые старики подходили к ней на улице и спрашивали, не она ли выступала на сцене театра «Тиволи» в Осло после войны. Подразумевая Первую мировую войну.

В спальне, в ящике ночного столика, бабушка хранила программку ревю 1923 года, в которой была помещена ее овальная фотография. Узнать было невозможно. Сияя, как звезда немого кино, она смотрела прямо на меня с желто-коричневой бумаги. Под фотографией было написано ее девичье имя: «Шарлотта Викборг». И когда я всматривался в глаза, я видел, что это все же она. Только в другое время.

Я очень мало знаю о дедушке. В нем было что-то испуганное и забитое. Он был тощим, как скелет. Слишком широкие брюки были подтянуты высоко на грудь. Изо рта пахло мятными лепешками и нюхательным табаком. Все перекрывал терпкий запах Eau de Vie , [59] Вода жизни (фр.) — термин коньячный: так производители напитка называют виноградный спирт, полученный в результате двойной перегонки и которому предстоит стать коньяком. который он пил из бутылок, спрятанных в укромных уголках во всем доме, и о существовании которого, как он думал, мы не подозревали. Жизненно важные припасы дедушки.

Я не знаю, когда же мне удалось заснуть. Но день в полном разгаре, когда я с большими усилиями пробиваю пленку сна.

Глаза у него сейчас приветливые. Во взгляде мягкое понимание. Зрачки похожи на темный лесной цветок. Смотреть в его глаза все равно что погружаться в теплую воду и умирать медленной смертью утопленника. Как будто нет ничего важнее в этой жизни, чем нырять в эти глаза и доставлять удовольствие их обладателю.

Я спал. Теперь проснулся. Встретил взгляд. Небольшая моя часть еще блуждает среди безумных снов.

Майкл Мак-Маллин произносит:

— Ну вот, и опять мы тут вдвоем.

Он стоит у моей кровати, сложив руки на груди, и рассматривает меня, нежно, заботливо. Я пытаюсь проснуться, ожить, стать после сна самим собой.

— У вас с собой опять корзинка сюрпризов? — спрашиваю я.

— Ты крепкий орешек, Бьорн Белтэ!

Где-то внутри у меня что-то сжимается.

Он торжественно провозглашает:

— Я пришел, потому что хочу с тобой поговорить.

Уже вечер. Или ночь. В окне темно. Стекло настолько темное, будто черноту просто нарисовали на нем. Я до сих пор не знаю, куда я попал. В больницу института? Или какого-то города.

— О чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я.

Мак-Маллин поворачивается и медленно идет к окну.

В окне отражается его лицо. На нем исчезли морщины, черты смягчились, он стал молодым.