Том Эгеланн - Разорванный круг

Ближе к утру на горизонте появляется желтая полоса. Я надеялся разогреться от быстрой езды и вспотеть, но у меня до сих пор стучат зубы от холода.

Около огромного ржаво-красного камня я останавливаюсь, запыхавшийся и дрожащий. Сижу на жесткой велосипедной раме и наслаждаюсь восходом солнца.

Когда мне было восемь лет, папа и Трюгве впервые повели меня в парилку. Перед этим мы совершили большой пешеходный переход на сильном морозе. Когда меня пригласили в парилку, я почувствовал, что меня посвящают в секретные ритуалы взрослых. В первые минуты я мужественно сидел, хватая воздух губами. Потом папа вылил из ведра воду на раскаленные камни.

В пустыне нет деревянной двери, которую можно распахнуть, чтобы выбраться на волю.

Тепло обнимает меня, словно нагретое полотенце. Воздух тяжелый и плотный. Жар ползет по телу. Дышать больно. Солнечные лучи пронзают насквозь.

Я еду механически. Каждый поворот педалей — завоевание. Неожиданно для себя обнаруживаю, что я сошел с велосипеда и качу его рядом с собой.

Воздух дрожит. Жар кажется стеной из вязкой резины.

Я слышу звук задолго до того, как появляется автомобиль. Поэтому я успеваю скатить велосипед с шоссе и спрятаться в углублении. Через несколько минут он проносится мимо.

«Мерседес» с тонированными стеклами.

На всякий случай (и чтобы набраться сил) остаюсь лежать в углублении. Здесь когда-то протекал ручей. Очень давно. Скорее всего, в древние времена.

Хочу пить. Я не взял с собой воды. Когда я совершил побег, было не так жарко. Я предполагал, что у меня уйдет четыре-пять часов, чтобы от комплекса института добраться до цивилизации. Четыре-пять часов я легко мог прожить без воды. Так я думал. Если это можно было назвать словом «думать».

В русле высохшего ручья видны неровные слои сланца и ржаво-красного песка. Русло тянется к далеким фиолетовым скалам. Прямо у меня перед глазами скачет насекомое с длинными ногами. У него вид радиоактивного мутанта, чего-то среднего между жуком и пауком. Значит, кто-то здесь все-таки живет.

Солнце бьет меня по лицу и рукам и прижимает к земле плечи. Каждый луч весит килограммы. Если бы у меня не было так сухо во рту, я плюнул бы на камень, чтобы посмотреть, как влага зашипит и тут же испарится.

Я подкатываю велосипед к шоссе. Через несколько минут по моей спине уже ползут языки пламени. Сначала я пытаюсь идти рядом с велосипедом. Асфальт кипит. Прилипает к ногам. Над дорогой висит дымка. Сердце глухо стучит. Пот со лба стекает на глаза и жжет. Из воздуха медленно исчезает кислород. Я тяжело дышу, стараюсь уменьшить потребление воздуха. Через пелену слез пытаюсь увидеть какой-нибудь ручей, источник, тень. Жара убивает меня. В глазах появились черные точки. Обзор резко уменьшился. Так бывает, когда смотришь в бинокль с обратной стороны. Но жажда еще не довела меня до безумия. Тогда я увидел бы мираж, фата-моргану, красочный оазис из фильмов про утенка Дональда! Но я вижу только пустыню из камней, жару и дальние скалы.

Стоя на коленях у скалы, рядом с углублением, которое когда-то давным-давно, вероятно, было источником, я прихожу в себя. Велосипеда нет.

Я поднимаюсь на ноги, смотрю на дорогу и ищу велосипед или что-нибудь еще, за что мог бы зацепиться взгляд. Язык прилип к нёбу и издает сухие щелкающие звуки. Меня тошнит. Но ничего не выходит наружу. Опускаюсь на колени и начинаю стонать. Поднимаю глаза. Белое солнце полыхает на небе.

Больше я ничего не помню.

Мне в голову забили раскаленный болт, лицо намазали каустической содой, руки воткнули в кувшины с расплавленной лавой. Я слышу пульсацию электрического аппарата. Звуки вызывают в памяти удары часов у нас дома, в Вороньем Гнезде. Глухие и размеренные. Вздохи времени. Каждый час завершается боем.

Мама перестала заводить часы в тот день, когда похоронили отца. И они стали молчаливым напоминанием о кончине папы и о своей собственной незаметной смерти.

— Бьорн Белтэ, ты крепкий орешек!

Свет приглушен. Я делаю осторожный вздох, выпускаю воздух, еще раз вдыхаю. Чувствую сильную боль.

Малыш Бьорн… проснись… медвежонок… маленький принц…

Я лежу в комнате с невероятно высоким потолком. Аромат старины. Стены оштукатурены и побелены. Тоненькая трещина разрезает потолок.

— Проснись! — зовет голос.

Полупрозрачная светло-зеленая занавеска отгораживает кровать.