Ирвин Уоллес - Семь минут

— Я все равно считаю, что в один прекрасный день вы станете сенатором.

— Я буду рад, если хотя бы останусь окружным прокурором, — фыркнул Дункан.

Они подошли к машине Барретта.

— Спасибо еще раз, Элмо.

— Я вам скажу еще кое-что, — произнес Дункан. — Поверьте мне, я говорю это не потому, что проиграл.

— Что?

— Я продолжаю считать «Семь минут» непристойной книгой. Когда вы пришли в первый раз, я еще не читал ее и поэтому не был уверен, но сейчас, есть Джадвей или нет, есть Джерри или нет, я не сомневаюсь, что книга вредная и ее необходимо заклеймить. Вы оправдали ее, поскольку доказали, что один из моих свидетелей дал неверные показания, а другой просто солгал, но, Майк, вам не удалось доказать… по крайней мере мне… что книга пристойна. Может, во всем виноваты мое воспитание, мои моральные устои и чрезмерная забота о семье, но я продолжаю считать, что такие книги опасны и что их нельзя издавать. Я продолжаю верить, что они могут нанести вред не только незрелой молодежи, но и взрослым. Но не это самое плохое. Я считаю, что они могут возбуждать подростков в период полового созревания, когда они воспринимают свои сексуальные фантазии как естественные. Эти книги способны задержать нормальный рост, отвлечь от поиска реального опыта. Потом эти фантазии станут господствующими и искалечат психику подростков.

— Другими словами, Элмо, вы считаете, что вся литература, все идеи должны быть направлены на то, чтобы удовлетворить двенадцатилетнего читателя? Если мы пойдем на это, то со временем вся нация будет состоять из взрослых подростков. Нет, я не могу с вами согласиться. Молодежь не очень интересует секс взрослых, а к тому времени, когда у них просыпается интерес, они уже становятся достаточно взрослыми, чтобы справиться с этими книгами. Во всяком случае, вспомните опрос, который провели много лет назад среди четырехсот студенток. Их спрашивали, что их больше всего возбуждало: театр, кино, фотографии или книги? И подавляющее большинство ответило: мужчина. Что до цензуры, то ее следует осуществлять в семье. Пусть люди сами решают, как нужно воспитывать своих детей, что им читать и что не читать.

Дункан покачал головой:

— Нет, Майк. Слишком неопределенно. Я считаю, что цензура в ее современном виде нужна не только потому, что это закон, но и потому, что она защищает свободу от анархии. Жить без правил нельзя. Я помню процесс, который проходил в Америке против «Тропика Рака». Один из свидетелей обвинения, профессор английского языка по имени Бакстер, особенно красноречиво подчеркнул необходимость правил. Насколько я помню его слова, он признался, что вопрос цензуры тревожит его. Ему не нравится мысль, что цензоры будут навязывать нам свои взгляды и идеи. Тем не менее, сказал Бакстер, в таком сложном обществе, как наше, необходимо жить по правилам. Должно существовать правило, по которому машины будут ездить по правой стороне дороги. Пусть это и ограничит свободу водителей и права личности, но правило должно выполняться. Потом он добавил: «Мы знаем, что нельзя рассылать по почте лекарства от рака, которые делаются невежественными знахарями. Мы знаем, что нельзя продавать порнографические фотографии на школьном дворе. Наше американское общество гарантирует много свобод, но есть черта, которую людям нельзя переступать, если они хотят оставаться здоровыми и нормальными».

— Согласен, Элмо, — кивнул Барретт. — Мы сейчас совершили почти полный круг и вернулись к правилам. Кто их должен устанавливать? Вы? Я? Фрэнк Гриффит? Сенатор Бейнбридж? Меня устраивает ответ судьи Верховного суда Стюарта. Он говорил, будто сторонники Первой поправки считают, что наше общество может быть сильным, только когда оно будет абсолютно свободным. «Конституция защищает грубые выражения, так же как и изысканные, а вульгарность — так же как элегантность. Книга, которую я считаю бросовой, может иметь какую-нибудь ценность для моего соседа. В свободном обществе, провозглашенном нашей конституцией, каждый вправе сам сделать свой выбор». Элмо, непогрешимых арбитров нет. Помните старый анекдот? Пациент приходит к психиатру, и тот проводит текст на ассоциацию слов, типа теста Роршаха. Врач читает вслух слова, а пациент должен немедленно отвечать словом, которое приходит ему на ум. «Дом», больной отвечает: «Секс». Психиатр говорит: «Стул» и получает тот же ответ. Психиатр говорит: «Стол», и пациент отвечает: «Секс». Все двадцать самых распространенных и обычных слов, таких как «кухня», «сад» и другие, вызвали один и тот же ответ: «Секс». Врач разозлился: «Должен вам заметить, что у вас на редкость односторонний мозг». Больной удивленно отвечает: «Но, доктор, вы сами называли сексуальные слова». — Барретт улыбнулся и пожал плечами. — Вот вам, пожалуйста.