Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке

Очень скоро вокруг кишела большая толпа, всем хотелось прикоснуться к кабану, подёргать его за длинные жёсткие волосы, ткнуть палкой в рыло.

— Надо бы тележку пригнать сюда и перетащить эту тварь в отделение, а то его быстро на шашлык пустят…

Смеляков нашёл глазами Воронина:

— Гена! Квас-то пойдём пить?

— Очередь пропустили уже… Но всё равно пошли…

Квас был шипучий и пахучий. Они взяли каждый по большой кружке, которые по шесть копеек, и медленно испили их до дна. Воронин кряхтел от наслаждения, Смеляков же пил вяло, без удовольствия, жажда неожиданно пропала.

— У тебя трёх копеек не будет, чтобы без сдачи? — спросил Воронин, роясь в кармане.

— Ты ещё будешь?

— Да, маленькую, пожалуй, ещё выпью.

— А я что-то надулся уже, — Виктор пошлёпал себя ладонью по животу. — Думал, что бочку смогу опорожнить, ан нет, даже эту кружку с трудом одолел. Желания почему-то нет.

— Перенервничал?

— Есть такое… Даже голова заныла. Мне кажется, что я глаза его видел.

— Чьи?

— Кабана этого. Видел так, будто он прямо на меня смотрел и будто он близко-близко был. У него над левым глазом листик прилип.

— Ты разглядел?

— Да, я же говорю, что зрение обострилось… Видел его прямо как в двух шагах… Откуда ж он взялся?

— Теперь никто никогда не узнает. Это будет ещё одна тайна великого города.

Они неторопливо шли по парку. Музыка продолжала по-прежнему звучать из репродукторов, шумел фонтан, чирикали чтицы, смеялись беззаботные люди.

Справа от себя Виктор увидел группу мальчишек.

— Похоже, драться собираются, — сказал он.

— Пристают к кому-то. Хулиганьё паршивое!

Они свернули на газон и ускорили шаг.

— Эй, парни!

Трое долговязых подростков в расклешённых штанах и рубашках навыпуск сразу бросились врассыпную. Четвёртый замешкался, держа за ворот ещё одного, но увидев направлявшихся в его сторону милиционеров, оттолкнул свою жертву и пустился наутёк.

— Не поймаем, прыткие очень…

Оставшийся парень кашлял и потирал живот. Смеляков подошёл к нему:

— Что случилось? Тебе нужна помощь?

— Нет…

— Стукнули тебя?

— Нет, не успели…

— А чего за живот держишься?

— Свело… Скрутило…

— Повздорили? Ты их знаешь?

— Нет, — мальчик отрицательно покачал головой.

— А чего ж они хотели?

— Денег требовали.

— Тебя как зовут? — спросил Воронин.

— Алексей.

— А фамилия? — уточнил Смеляков.

— Нагибин.

— Значит, говоришь, что пытались деньги отобрать?

— Хотели, но вы помешали… Спасибо…

— Да-с, негостеприимный у вас город, — проговорил Смеляков, обводя взглядом парк.

— А вы что, не из Москвы? — Алексей поднял глаза на Смелякова. У вас не так разве?

— У нас не так, — покачал головой Смеляков. — У нас сворой на одного никогда не бросаются. Только один на один, по-честному. А толпой на одного — никогда. Это подло. А в маленьком городе все друг про друга всё знают, и никто не хочет, чтоб его подлецом называли.

— Хорошо вам, — Алексей понурился. — Я пойду.

— Отдышался? Может, помочь?

— Не надо, — Алексей провёл рукой по голове, поправляя волосы, — меня девушка ждёт.

— Уже с девушками встречаешься? Тебе сколько лет-то?

— Четырнадцать.

— И уже с девушкой… Хорошая девушка? Далеко она?

— У фонтана. Я за мороженым ходил, а тут эти…

— Повезло тебе, что не на глазах у девушки по шее получил, — улыбнулся Смеляков и тут же наставительно добавил. — Учись драться, Алексей Нагибин.

— Я драться не люблю, — отмахнулся мальчик и посмотрел ещё раз на стоявших перед ним милиционеров. — Спасибо вам…

Он понуро пошёл прочь. Провожая его взглядом, Воронин с грустью заметил:

— Трудно такому придётся… Ну вот зачем, скажи на милость, человеку нужно уметь драться? Может, он поэт в душе. Может, он толком и целоваться никогда не научится. Может, он весь в собственных мыслях всегда… А тут хулиганьё! Ох как далеко нам ещё до благополучного общества…

Алексей Нагибин вернулся домой в мрачном настроении. Стычка со шпаной произвела на него неизгладимое впечатление. Ему не было жалко тех двух рублей, которые он мог лишиться, но испытанное чувство унижения — вот что подкосило его. Это чувство в считанные мгновения затопило чёрной краской весь окружающий мир, сделало его душным, угрюмым, беспросветным. Всё, что совсем недавно вселяло радость и надежду, стало ненужным. Даже лицо Нины Антоновой, согласившейся поехать с ним парк Горького, растаяло в густой тьме меланхолии, сдавившей грудь Алексея. Он проводил Нину до подъезда её дома, попытался поцеловать её, но она порывисто сказала: