Кнут Фалдбаккен - Поздние последствия

— И вам не известно, куда она уехала?

— Почти год я ничего о ней не слышала.

— Но потом она нашла вас?

— Она позвонила.

— Откуда?

— Из Осло. Я поехала туда, и мы встретились.

— И как все прошло?

— Ну, что тут скажешь… Это была встреча старых друзей, но не больше. Она попросила меня оказать ей одну услугу.

— Только и всего?

— Довольно большую услугу. Она попросила меня стать посредником при продаже ее дома в Лиллехаммере. Недвижимость на Сёре Ол была записана на ее имя. И ее муж не смог бы ничего с этим поделать, даже если бы и пытался.

— А почему она просто не обратилась к адвокату?

— Адвокатам она не доверяла. А риелторов не хотела привлекать к этому делу. Главным для нее было, чтобы сделка прошла тайно и как можно быстрее. И с минимумом формальностей. Я прекрасно понимала ее желание.

— А почему она хотела осуществить сделку как можно быстрее?

— Мне она ничего не рассказывала. Она вообще сильно изменилась. Очень похудела, стала более жесткой и циничной… — Кайя вновь печально улыбнулась. — Менее женственной , если вас не удивит, что именно я даю подобное описание… — Она опять поднесла руку к глазам. — Теперь ее волновали только деньги.

— И вы позволили ей вас использовать?

— Как сказать… Я оказала ей дружескую услугу. В этом нет ничего противозаконного. Она оформила доверенность на мое имя. А обычный договор продажи жилья составить вовсе несложно. И Ева отдала мне ключ от банковской ячейки, где хранились все ее документы. Так я узнала ее настоящее имя и поняла, что именно ее долго разыскивала полиция. Когда я упрекнула ее в этом, она лишь пожала плечами. Она надеялась — так она сказала, — что полиция найдет какой-нибудь давний труп и упечет Агнара Скарда за решетку. Ева ненавидела его. Я и не думала, что ненавидеть можно настолько сильно, а ведь я почти десять лет проработала с женщинами, ставшими жертвами насилия. Казалось, ненависть пропитала ее насквозь. И только когда мы были вместе, она смягчалась. Ева говорила, что я открыла ворота ее чувствам. Но они вскоре вновь захлопнулись.

— А как прошла продажа дома?

— Его продали первому же покупателю по оценочной стоимости. Ева получила один миллион восемьсот тысяч крон. Мне перепало десять тысяч за работу. Деньги перевели на счет, который она специально открыла в банке «Нордеа».

— У вас есть номер счета?

— Наверняка сохранился где-то в компьютере.

— А вы не хотели сообщить в полицию о том, что Лив Марит Скард жива?

— И к чему бы это привело? Проработав столько лет в кризисном центре, я поняла, насколько для некоторых женщин важно уйти от суровой действительности.

— А вы узнали, зачем ей требовались деньги?

— Нет. И я понятия не имею, на что она жила целый год, когда пропала. Ведь пособие, которое она получала на свое новое имя, переводилось по ее последнему адресу, в кризисный центр в Гьёвике.

— И больше вы о ней ничего не слышали.

— Нет. Хотя она прислала мне одну открытку. Примерно через полгода после встречи. Из Амстердама. Там было всего пять слов: «Сейчас дела у меня лучше». Без подписи. Без обратного адреса. Но эта открытка точно от нее.

— Из Амстердама… — пробормотала Анита Хегг.

— Да, из Амстердама. Хотя она никогда не упоминала об этом городе.

— Знаменитая европейская столица наркоты, проституции и эвтаназии…

— Еве нужно было жить, а не умирать! — голос Кайи Бакке опять задрожал. Она едва сдерживала чувства.

— Что же еще?.. — недоумевала Анита. — Что еще есть в Амстердаме?

— Там полно каналов, в которых можно утопиться. Вы к этому клоните?

— Ну, она не утопилась, — Анита попыталась сказать это жизнерадостно, но ее тон плохо вязался с трагической судьбой женщины, о которой шел разговор, — у нас есть доказательства, что она в Хамаре.

— Значит, ее муж живет там?

— Верно.

— Тогда вам надо беспокоиться о нем, а не о ней, — уверенно заявила Кайя. — Она стала другой женщиной, и в ней не узнать ту бедняжку, над которой он измывался, как хотел.

— Мы это учли, — заверила ее Анита. — Скажите, в имени, которое она выбрала, Ева Боль, в нем кроется какая-то символика?

— Для Евы очень многое имело символическое значение, — согласилась Кайя Бакке. — Иногда мы даже шутили по этому поводу. Я говорила, что между именем и фамилией можно поставить запятую — мол, Ева, чувствуешь боль? Она не хотела раздувать собственную ненависть, но довольно часто задумывалась о страданиях, которые переносят женщины. Мне казалось, что она изо всех сил старается отделить себя от истории собственных страданий и обрести новую жизнь. Я надеялась, что она на верном пути, когда получила открытку из Амстердама.