Николай Жогин - Решая судьбу человека…

— Ну-ка, затянись! — сунул он мне по дороге папироску. Зажав ее между пальцами, я первый раз в жизни вдохнул в себя едкий дымок. Противно стало, кашель одолел, а потом — ничего, приспособился!

Мы познакомились с мальчишками, ютившимися ночью где попало: в траншеях, на вокзале, в парках. С ними мне было интереснее, чем дома или в школе, но я еще не знал, чем эти мальчишки занимаются, — только догадывался. К ним часто приходил какой-то дядька, рыжебородый, суетливый. Они его почему-то «Козлом» звали. Однажды «Козел» встретил меня на улице Баумана.

— Ну-ка, выбрось эту «дурку», — и сунул мне дамскую сумочку.

«Зачем, — думаю, — ее бросать. Лучше продам!» — Но только я от него отошел, кто-то больно схватил меня за плечо, и незнакомый голос властно произнес: «Стой, дай сюда сумку. Пойдем в милицию». Так я впервые оказался в милиции.

— Ага, попался, голубчик! Судить будем, — это были первые слова, которыми встретил меня усатый милиционер. Взяв лист бумаги, он начал писать.

— Фамилия, имя, отчество?

— Сомов Владимир, — вырвалось у меня сразу, а потом добавил: — Иванович.

— Сколько лет, где родился?

— В Горьком, тринадцать, — нехотя отвечал я.

— Украл? — показывая на сумочку, сурово спросил милиционер.

Я пытался объяснить, что не крал… Да где там. Милиционер резко прервал меня словами: «Нас не проведешь! Предмет-то у тебя изъяли. Значит, ты и украл».

В это время в комнату с шумом ввалилась солидная дама. «Так вот он какой, жулик!» — набросилась она на меня.

Так меня окрестили жуликом. А затем суд… Меня осудили условно на один год и отправили «к родителям» в Горький через детский приемник.

— Но позвольте, Яхнов, — вмешался прокурор. — Ведь отец ваш жил в деревне, в Ульяновской области. Зачем вы дали вымышленные показания?

— Соврал я. Не хотел, чтобы узнала бабушка, да и отец тоже.

Яхнов умолк. Перед глазами прокурора возникла картина допроса Володи в милиции. Почему жизнь сразу же столкнула его с людьми, не пожелавшими заглянуть в душу тринадцатилетнего мальчишки? Почему школа, где он учился, ни разу не вспомнила о нем? Почему бабушка Мария Алексеевна не забила тревоги о внуке? Ведь все могло сложиться иначе. И не сидел бы сейчас перед ним человек, проживший в местах лишения свободы больше половины своей жизни.

— Ну, а дальше, Яхнов? — спросил прокурор.

— Дальше?.. Через недельку после суда нас, трех мальчишек, встретил в детприемнике дядя с длинными усами. Фамилии его я не знаю, но прозвали мы его, «Чапаем».

— Ну, малютки, собирайтесь домой, — заявил он нам.

Мы сели на пароход. Я и оба моих товарища впервые оказались на большом, настоящем пароходе. Ясно, что нам не сиделось среди наваленных повсюду мешков, бочек и ящиков! Хотелось все осмотреть, а где можно, и руками потрогать.

— Смотреть-то смотрите, но ничего не трогайте! В воду не упадите, — отечески наставлял нас «Чапай».

В дороге я сдружился с одним мальчуганом. Он был страшно худ и сам называл себя «Рахитом». Зато отличался подвижностью и сообразительностью.

Мы с Рахитом побывали повсюду, как-то забрались даже на нос. И то, что мы увидели здесь, запомнилось мне на всю жизнь. Стоял по-летнему ясный, солнечный день. Ни тучки на небе. Заметно только, как вдали, на берегу, легкий ветерок чуть-чуть колышет верхушки деревьев. Пароход дал гудок и стал швартоваться к пристани.

— Хочешь? — мотнул Рахит головой в сторону берега.

— Пойдем.

Мы спросили разрешения у своего провожатого. Он отпустил нас, только просил возвращаться скорее, чтобы не отстать.

Тихая пристань «Работки». Прямо на земле, разложив перед собой яблоки, помидоры, огурцы, жареную рыбу, расставив в кринках молоко, сидели женщины. Плотным кольцом окружили их сошедшие с парохода пассажиры, Но вот уже второй гудок; народ бросается на пароход.

— Останемся? — дернул меня за рукав Рахит.

— Давай! — прошептал я. — У меня ведь все равно в Горьком никого нет.

— У меня тоже…

Прозвучал последний гудок. Пароход, пыхтя и выпуская облака пара, отошел от берега, а мы, будто опоздавшие, взбежали на дебаркадер. Машем руками. «Чапай» с парохода тоже что-то кричит, видно только, как шевелит губами.

Так и остались мы на берегу. Потом, конечно, добрались до Горького очередным пароходом, но уже сами, без провожатого.

Неласково встретил нас этот большой, шумный город. Первое время ночевали то на вокзале, то на пристани, пристроившись к какой-нибудь большой семейке, скрываясь от милиционеров. «Они сейчас же подберут и направят в детдом», — думали мы.