Галина Романова - Возвращаться – плохая примета

– Чего лыбишься-то, Воробьева? Согласна, нет?

– Согласна! Пусть будет камин, Перец! Только… – Она прикусила губу, чтобы так откровенно не радоваться, улыбаясь. – Только как же ты станешь камин делать, работать, ездить каждый день в город и обратно и…

– Да не стану я ездить, Ир, хорош комедию ломать, – оборвал он ее, обхватил свой затылок ладонями, хмыкнул. – Тебе не хотелось, чтобы я уезжал. Потому что трусишь. Мне не хотелось тебя тут оставлять одну, потому что полезешь куда-нибудь не туда, дров наломаешь, башки еще чего доброго лишишься. А мне что тогда делать? Век доживать с чувством вины? Нет уж, Воробьева. Потерпишь мое присутствие пару недель. Ну а пока буду вынужден тебя охранять, стану камин тебе возводить.

– А работа?

Чтобы не выдать своего разочарования от его прямолинейной проницательности, Арина схватила со стола и потащила гору тарелок в раковину. И тут же принялась скоблить их губкой, забыв совсем, что посудомоечную машину приобрела еще полгода назад.

Чувство вины его, вишь, возможное тревожит! Мучиться им остаток дней своих не желает! Не потому остается, что ее ему жаль, а для того чтобы обеспечить себе спокойную, не отягощенную угрызениями совести старость.

Дубина! Права, наверное, была Инка, дубина и есть! Неотесанная, невоспитанная, напрочь лишенная галантности. Мог бы и соврать что-нибудь покрасивее.

– Работа не волк, в лес не убежит, – задумчиво пробормотал Перцев за ее спиной и тут же начал двигать мебель.

– Ты чего делаешь, Перец?! – вытаращилась Арина, обернувшись. – Поставь диван на место!

– Не поставлю, камин тут будет, Воробьева. А диван я вон к окошку поставлю. Там ему место, лежишь так, в окошко посматриваешь, оно у тебя огромное, – и он с пыхтением принялся толкать диван к ее огромному окну до пола.

– Там стол стоит! – разозлилась Арина, швырнула губку в раковину, забрызгав мыльной пеной плитку на стене, рванула Перцеву наперерез. – Не смей! Там стол стоит, там его место! Я люблю сидеть, пить кофе, завтракать, читать газеты, журналы и на розы свои посматривать, понял?! Я это люблю, Перцев!!!

Он выпрямился, глянул на нее как-то странно, будто видел впервые. А потом неожиданно произнес:

– Это хорошо, Ир.

– Что хорошо?

Она беспомощно оглядывала свою кухню и уже немножко, самым краешком сознания, отвечающего за уют, жалела, что отдала ее в распоряжение Перцеву. Он тут такого наворочать может. Вон уже и пол покорябал жесткими диванными колесиками.

– Что хорошо? – повторила она вопрос, оставшийся без ответа.

– Что ты хоть что-то еще пока любишь. И за что-то еще пока тревожишься, – ответил он серьезно и, пропустив мимо ушей ее возмущенный клекот, снова ухватился за край дивана. – Куда теперь-то?..

Совещание закончилось около восьми вечера. С него все разошлись сначала по своим кабинетам, потом тихонько двинулись к выходу, старательно осматривая коридор перед этим, чтобы не наткнуться на начальство, пребывающее в диком бешенстве. Поговаривали, что не только неприятностями по службе было вызвано то бешенство, а тем еще, что молодая супруга будто бы начала потихоньку погуливать от молодящегося Сергея Ивановича Сячинова.

– И правильно, между прочим, сделала! – провозгласила шепотом перед совещанием секретарша Валя, беспардонно озорничая глазами по тому месту, что ниже ремней у сотрудников. – Нечего было жену бросать и с этой стервой вязаться! Я как увидала ее, так сразу поняла… Увенчает она голову нашего Сергуни украшением, непременно увенчает.

Вообще-то раньше она Сячинова очень жалела, уважала, помогала, когда это было в ее силах. Поговаривали, что даже была когда-то в него безнадежно влюблена, но, зная, что он женат, никогда не обнажала своих чувств. С семьей его дружна была, могла часами разговаривать с женой Сячинова, скрадывая той одиночество, если ее муж бывал в отъезде или проводил совещание. Здоровьем детей интересовалась, не забывала поздравлять в праздники и дни рождения, присылала маленькие смешные сувенирчики. И когда Сергея Ивановича неожиданно бес ухватил за ребро в его неполные пятьдесят, Валечка дико запереживала. За кого она больше переживала, за жену его обманутую или за себя – благородную, не поправшую чужое счастье, для всех так и осталось тайной, но новую пассию Сячинова Валечка на дух не переносила. Со временем ее неприязнь достигла таких размеров, что накрыла с головой и самого Сергея Ивановича.

Нет, нет, внешне это никак не выражалось, упаси господи! Валечка по-прежнему была с ним вежлива, приветлива, исполнительна. И работу свою с тем же рвением выполняла. Но вот лишился в ее лице Сячинов верного сочувствующего человечка, и все тут. Теперь, кто желал, мог в ее присутствии отпустить колкость в его адрес, это прощалось. А нет-нет Валечка и сама могла воткнуть шпильку в слабое место Сергея Ивановича. А самым слабым местом у него теперь была его молодая супруга. Которая, болтают, нашла себе молодого бойфренда, с ним она таскалась ночами по клубам, когда супруг бывал в отъезде или на дежурстве. Поймана, правда, с поличным не была, но слухи опутали весь отдел.