Наталья Солнцева - Испанские шахматы

«У меня с Жоржем роман! - впервые осознала Грёза. - А как же Виктор? И его настойчивые ухаживания? Как же подарки господина Ирбелина? Неужели все эти мужчины увлечены мной? - изумилась она. - Впрочем, разве я не мечтала о поклонниках? Шахматы лишь исполняют мою прихоть! Какая страшная цена… Одна воспитательница в детском доме часто повторяла, что за все в жизни надо платить… и не роптать».

Грёза вдруг пожалела, что отпустила Глинского. Рана пустяковая, и он вполне мог бы провести с ней эту тревожную ночь. Разумеется, как друг. А Виктор? Кажется, он уже вернулся с работы. Пойти разбудить его? Нет, не стоит. Завтра предстоит много хлопот с похоронами, поминками, пусть выспится. «Да и что я ему скажу? Ведь я ничего не видела и не слышала, а он начнет расспрашивать: где я была, кто стрелял? Пожалуй, еще станет меня же подозревать, как в случае с Варварой».

Ее смятение достигло апогея и сменилось безразличием. Она запуталась, то обвиняя себя во всех грехах, то приводя доводы в свою защиту. Она просила для себя счастья - это не возбраняется. В конце концов, шахматы, возможно, ни при чем. Она понятия не имела об их свойствах, которые могут являться плодом ее ума. Значит, все произошло само собой - так сложилось, и все.

Не сомкнув глаз, она дождалась утра. Серый свет забрезжил сквозь шторы, дождь не переставал идти, на тротуарах стояла вода. Грёза выглянула в окно и увидела, как во двор въехало такси. Высокий молодой человек в светлой куртке и темных брюках в два прыжка пересек расстояние от машины до парадного. Это был Глинский.

Он нетерпеливо постучал. Она молча впустила его, на нее словно бы столбняк нашел. Глинский сбросил в прихожей куртку и мокрые кроссовки, без приглашения уселся на диван в гостиной. Бледный желтый свет торшера придавал его лицу землистый оттенок, глаза ввалились.

- Хотел поспать пару часов, - заявил он. - Не смог. А как ты? Удалось отдохнуть?

Грёза опустилась в потертое кресло, сложила руки на коленях. Она не ответила. Глинский, казалось, спрашивал без всякой цели. Для вежливости. Он держал какой-то согнутый вдвое большой конверт, не зная, куда его девать.

- Вот, взгляни, - протянул он конверт Грёзе. - Это письмо.

- Мне?

Глинский опустил глаза.

- Полагаю, ты должна первой прочитать его.

Она послушно взяла конверт. Надпись «Господину Ф.П. Ирбелину, лично» испугала ее.

- Чужое письмо… Я не могу. Где ты его взял?

- Женщина, которая его написала, мертва, - ровно произнес Жорж. - Она нас не осудит. Читай.

- Ты вскрыл письмо, адресованное Ирбелину?

- Потом, - тряхнул головой Глинский. - Я все объясню потом. Конверт открыл я, так что твоя совесть будет чиста.

Поддаваясь его натиску, Грёза достала исписанные взволнованным почерком листы.

«Фэд, дорогой мой, вот и все! Все закончилось. Если ты читаешь эти строки, значит, меня больше нет в мире, где мы с тобой встретились и полюбили друг друга. Я наконец свободна! И могу высказать все, что так долго таила от тебя… и от себя.

Помнишь наши свидания в твоей мастерской под крышей, где мы были так счастливы? Если бы меня попросили описать Эдем, я бы сказала, что он пахнет красками, заставлен неоконченными картинами и пустыми холстами, которые ждут прикосновения Мастера. Я бы сказала, что из его окон открывается божественный город, в сердце которого родилась наша любовь. В райском яблоке заключена вся суть жизни, но я поняла это слишком поздно. Мы вкусили от него, но оказались неспособны оценить этот дар. И нас изгнали! Мы целовались, но в тех поцелуях уже чувствовалась горечь. Мы сливались в объятиях, но в самых упоительных мгновениях любви уже таилась тоска. Так в самой жизни кроется смерть, именно это придает ей неповторимую и мимолетную прелесть. Наверное, цветы так хороши, потому что их век короток. Представляешь, если бы их высекали из камня и мы были бы обречены любоваться ими вечно?!

Когда мы расстались, я возненавидела тебя, возлюбленный мой. Моя ненависть проросла из любви, как прорастает из нее все сущее. Я металась, как смертельно раненная тигрица, страстно желая только одного - загрызть тебя, напиться твоей крови, захлебнуться ею! Одержимая местью, я искала спасения и не находила. Я искала утешения, но напрасно. Я проклинала и призывала тебя, мой единственный! Я жаждала твоих ласк и твоей гибели. Прощения не прошу.

Жизнь потеряла для меня смысл, и я влачила жалкое существование «живого трупа», как бы чудовищно это ни звучало. Я смотрела - и не видела, слушала - и не слышала; я двигалась, как заведенная кукла, и мне удавалось обманывать окружающих меня людей, прикидываясь такой же, как они. Мне все опостылело! Я вымаливала себе смерть, и провидение оказало мне услугу - я попала в автомобильную катастрофу, но осталась жива. Я была прикована сначала к больничной койке, потом к инвалидному креслу, но мои физические мучения не заглушили душевных страданий. Увы! Жертва оказалась напрасной.