Я подошел поближе и слегка задернул штору окна. И в этом легком, упавшем на полотно сумраке волевое лицо неизвестного выходца из народа жило той осознанной, осмысленной жизнью, которая отличает все портреты Дюрера.
На резко очерченных скулах молодого человека, светлых, выбивающихся из-под широкополой шляпы волосах играли отблески пламени, которое, казалось, бушевало за его спиной и служило ему фоном.
И в этом пламени высокого накала, зажженном четыре с половиной столетия назад, можно было увидеть не только очищающий огонь великих крестьянских войн, но и, как мне сейчас казалось, зарю новой жизни, встающей на востоке Германии.
Я простоял у картины долго, очень долго, не видя уже ее, а находясь во власти воспоминаний, вызванных ею, и не отошел бы еще дольше, если бы не обратил внимание, что залы музея уже опустели, а его смотритель, небольшого роста старичок, стоит в дверях и нерешительно смотрит в мою сторону. Наступил обеденный перерыв, и мне ничего не оставалось, как извиниться и уйти.
Встреча с копией Дюрера перенесла меня в майские дни 1945 года. Я шел по улице, вспоминал все тогда пережитое мною и моими товарищами, и мне уже не хотелось ни осматривать город, ни искать в нем новых достопримечательностей.
Я дошел до гостиницы и поднялся в свой номер. И вот здесь, когда я опустился в кресло у открытого окна, мне неудержимо захотелось привести в хронологический порядок все нахлынувшие на меня воспоминания, которые сейчас встали передо мной так четко и ясно, словно я только что пережил их снова. Я перебрал все свои записи, относящиеся к этому времени, и, к своему удовлетворению, нашел, что они за малым исключением составляют почти единое целое. Теперь мне представлялась возможность заполнить и эти исключения и, главное, сделать эпилог, без которого мои записи не имели логического конца.
Война кончилась совсем недавно. В тихом немецком городке Нейштадте мне пришлось осесть надолго. Комендантом его был назначен майор Воронцов, я — его помощником. Мы постепенно осваивались со своими новыми обязанностями. Уже было назначено городское самоуправление, взаимопонимание между нами и населением постепенно налаживалось.
И вдруг случилось неприятное событие. В одно из воскресений мая рано утром в моей комнате раздался телефонный звонок. С нескрываемой досадой я взялся за трубку. Этот воскресный день я хотел посвятить рыбной ловле. Километрах в пяти от города протекала быстрая горная речка, в которой, по слухам, была бездна форели. Рыболовные принадлежности уже давно были готовы и с вечера стояли в моей комнате.
Звонил майор Воронцов. Он просил меня немедленно прибыть в комендатуру. Хотя голос его был, как всегда, спокойный, я почувствовал, что произошло что-то неприятное. Бросив в последний раз взгляд на великолепные бамбуковые удилища, стоявшие в углу у дверей, я быстро вышел из комнаты. У входа в комендатуру, которая находилась в нескольких минутах ходьбы от моей квартиры, стоял в полной готовности комендантский вездеход, и хотя шофера около него не было, можно было совершенно точно определить, что нам предстояла поездка и о рыбной ловле в этот день нужно было забыть.
Майор ждал меня в своем кабинете за письменным столом. Он был не один. Напротив него в кресле сидел небольшого роста пожилой человек в старенькой, потертой куртке. Его руки с узловатыми ревматическими пальцами неловко лежали на коленях, придерживая такую же потрепанную, как и куртка, тирольскую шапочку.
— Садовник имения Грюнберг Франц Шмидт, — представил его майор.
Тот встал и неловко поклонился. Я заметил, что выражение его лица было удрученным и подавленным.
— Случилась неприятная вещь, — переходя на русский язык, продолжал Воронцов. — Управляющий имением Витлинг сегодня застрелился. Так, по крайней мере, предполагает Шмидт. Нам нужно немедленно выехать на место. Я вызвал Гофмана, он дал согласие поехать с нами. По дороге Шмидт расскажет вам все, что знает. Врач приедет немного позже, у него сейчас неотложная операция. Мы его ждать не будем.
Застрелился управляющий имением Грюнберг! Мысли о рыбной ловле моментально вылетели из моей головы.
Да, это происшествие было крайне неприятным. В дни, когда мы с таким трудом создавали обстановку доверия между нами и населением, подавленным шестилетней войной и господством нацизма, это самоубийство могло быть на руку нашим врагам.
Читать дальше