Рауль Мир-Хайдаров - Ранняя печаль

-- Я убила твоего сына, почему же ты не выгонишь меня? Почему не прогонишь прочь? Я ведь сломала тебе жизнь, у тебя никогда не будет сына, Рушан! Я знаю, ты мечтаешь о нем день и ночь. Прогони меня! Прогони!!! --плакала она, упав к его ногам.

Рушан, целуя ее безумные глаза, успокаивал как мог, и в эти минуты искренне сожалел, что когда-то так настойчиво внушал ей мысли о сыне, о роде Дасаевых, перед которым он якобы в долгу. Сейчас он отказался бы от десяти своих будущих сыновей, чтобы только в душе жены вновь поселился покой, -- он чувствовал, как она погибает.

После этого случая Рушан стал еще внимательнее к жене, не работал в ночные смены, -- он боялся оставлять ее дома наедине с угнетавшими ее мыслями.

Как он хотел тогда, чтобы Глория поняла, что на свете дороже ее для него никого нет! Иногда это, кажется, ему удавалось, и она на месяц-другой преображалась, ходила веселая, покупала наряды, и они чуть ли не каждую субботу выезжали в Ташкент.

В отпуск туристами съездили в Болгарию, отдыхали на новом курорте "Албена", где Глорию восхищали отели на берегу моря. Здесь она опять стала много рисовать, подружилась с болгарскими архитекторами.

Рушан радовался вновь проснувшемуся в Глории интересу к архитектуре. Он готов был пожертвовать сложившимся семейным уютом, вновь превратить квартиру в проектную мастерскую, лишь бы жена по ночам не плакала, не мучилась виной.

Тогда в Болгарии было немало дискотек, а в ресторанах играли первоклассные оркестры, и Глория, как когда-то в "Жемчужине", каждый вечер с упоением танцевала. А когда они возвращались обратно из Варны в Одессу пароходом, в танцевальном зале на верхней палубе кто-то из отдыхающих позавидовал Рушану: какая, мол, у вас веселая, беззаботная жена. Рушан, не став разуверять говорившего, про себя обрадовался: "Хвала Аллаху, кажется, она пришла в себя".

Через неделю после приезда из Болгарии Рушан вернулся с работы домой с цветами и нашел на столе записку.

"Рушан, милый, не ищи меня. Из нашей жизни ничего хорошего не выйдет, постарайся начать все сначала. Вины твоей ни в чем нет, и я благодарна тебе за все. Если можешь, прости и прощай. Целую, Глория".

Рушан несколько раз прочитал записку, не в состоянии вникнуть в страшный смысл слов, -- если бы не знакомый дорогой почерк, решил бы, что это чья-то злая шутка. В доме ничего не изменилось: кругом чисто, прибрано, цветы в горшках свежевымыты, из кухни доносился запах готового ужина...

Он распахнул гардероб -- вперемежку с его вещами висели два ее стареньких платья и плащ. Не было чемодана и ее любимой дорожной сумки. Он кинулся к шкатулке, где у них хранились деньги и документы, -- паспорта Глории не было.

"Хоть бы деньги взяла", -- подумал он мельком и, рухнув на тахту, еще хранившую ее запах, заплакал. Заплакал громко, как не плакал уже много лет, с детства.

XXXXIV

Прошел месяц, другой... Рушан никому не говорил, что Глория ушла от него, впрочем, и говорить-то было некому -- в последнее время они мало с кем общались.

Он еще и сам до конца не верил случившемуся, ему казалось, что у нее вновь какой-то срыв, и скоро все образуется, и она вернется домой. Почерневший от дум и бессонных ночей, он летел после работы домой, каждый раз надеясь, что Глория вернулась. Если он знал, что задержится на работе, оставлял в двери записку: "Глория, я буду во столько-то..." Однажды, поднимаясь по лестнице, он не увидел своей записки на месте и на радостях чуть не задохнулся. Но радость оказалась ложной -- записку, наверное, забрали озоровавшие мальчишки. По ночам ему иногда чудилась трель звонка, и он, радостный, вскакивал и бежал к двери, а потом, огорченный, никак не мог уснуть до утра.

Первые месяцы Рушан не пытался разыскивать Глорию -- боялся скомпрометировать ее, что ли. А может, потому, что был уверен -- она непременно вернется. На третьем месяце уверенность пропала, и он лихорадочно начал поиски жены по известным адресам, но утешительных вестей не было. По вечерам он перестал выходить из дома -- ему казалось, а вдруг она позвонит или позвонят люди, которых он просил сообщить о Глории. Только поздней осенью, почти через год, пришла вдруг телеграмма из Норильска, состоявшая из нескольких слов: "Не мучай себя, не ищи меня. Глория".

Уже через неделю Рушан был в Норильске, прочесал весь город, поднял на ноги милицию, но следов жены не обнаружил. Может, она попросила кого телеграфировать с края света? Скорее всего, так оно и было, не иголка же в стоге сена, а человек, да и Норильск в те годы был невелик...