Рауль Мир-Хайдаров - Знакомство по брачному объявлению

А тут, на склоне лет, первое любовное послание. От таких слов и голове закружиться недолго.

"Милый Акрам Галиевич,-- начиналось второе письмо.-- Простите мне заранее подобное обращение, ибо и далее я, наверное, не сдержу по отношению к вам ласковые нежные слова, которые я копила, собирала и сберегла, не расплескав их в своей сложной, ухабистой жизни.

Да-да, я верила, я знала, что встречу человека с безупречной репутацией и прекрасным общественным положением. И только такому человеку я готова отдаться полностью -- душой и телом. Все или ничего! Зачем размениваться, не правда ли? Пить -- так шампанское, любить -- так короля! "Вечернюю Алма-Ату" я выписываю уже несколько лет, с первых брачных объявлений. Я даже переплела их по годам, как иные переплетают книги. Получаю я и "Ригас балс", где тоже печатают подобные объявления, но, поверьте, ни одно объявление меня так не тронуло, не взволновало, как ваше. Я поняла сразу: вы -- моя судьба! Как верно, а главное, поэтически вы выразились в конце: "...и поверить, что жизнь все-таки удалась". Признайтесь, вы тайный поэт?

В долгие осенние вечера, когда за окнами будет бесноваться непогода, лить холодный косой дождь, я буду сидеть в глубоком кожаном кресле у камина и, зябко кутая плечи в пуховый оренбургский платок (у меня его пока нет), буду читать вам вслух вашу любимую газету "На страже социалистической собственности" и журнал "Человек и закон", который я просто обожаю.

А вы, большой и сильный (таким я вас вижу), седой человек, отдавший ради закона и правопорядка жизнь селу, стоите у меня за спиной в бархатном халате (я его вам подарю) и гладите своими нежными длинными пальцами мои волосы. Огненные блики камина, падая на пурпурный бархат, будут еще сильнее оттенять вашу благородную седину.

Дорогой мой, я уже полюбила наши будущие вечера у камина, пусть в глуши, но за тихой высокоинтеллектуальной беседой о законе и праве, о хищениях и злоупотреблениях (имею в виду должностных), ведь вы, юристы, в курсе всего интересного. Я чувствую, я знаю, как буду вас любить, как буду верна вам в вашей заслуженной старости. Я не скрашу -- я украшу осень вашей жизни. Я обязательно покрашу волосы под седину, и мы вдвоем будем замечательно смотреться. Я уверена: такой тонкий человек, с поэтическим видением мира, как вы, не может не понять меня, мой хрупкий мир грез, моих изящных чувств, и не оценить долголетней верности вам. Я ждала только вас, вы поймете это, как только увидите меня, услышите мой голос, заглянете в мои глаза, попадете в мои нежные и страстные объятия. О, поверьте, я сохранила не только жар души... Пишу только о чувствах,-- разве не они главное в нашей будущей жизни? -- и, как женщина тонкая, считаю: женщина -- это тайна!

Поэтому приезжайте, откройте эту тайну на радость и удовольствие нам, и тогда наверняка вы снова повторите свои мудрые слова: "Жизнь удалась!"

Целую нежно-нежно, страстно-страстно, обнимаю точно так же. Жду, люблю. Торопись, милый голубь к заждавшейся тебя голубке, не томи ее долгим ожиданием.

Твоя Белла, можно просто -- Белочка".

Акрам Галиевич от волнения снял пиджак и нервно заходил по комнате. События принимали неожиданный оборот. Мелькнула и тут же пропала мысль о Наталье Сергеевне.

-- Какая женщина! - невольно вырвалось у него. - Какой шквал, тайфун, ураган!

За тридцать лет жизни с Верочкой он вряд ли слышал столько волнующих слов! А какой тайной веяло от них!

"Поистине тонкая женщина,-- думал Акрам-абзы, вспоминая "жар души", "хрупкий мир грез", "осень вашей жизни".-- А как умна! "Женщина -- это тайна!"

Он невольно провел по волосам и вспомнил "благородную седину". С сединой было не все в порядке: время лишь слегка посеребрило виски, а в общем, шевелюре нотариуса позавидовал бы и иной молодой человек.

Перечитав письмо, он огорчился еще раз: неблагополучно было и с "нежными длинными пальцами". Короткопалая, красная от ветра и воды, сильная рука нотариуса вряд ли отличалась от руки любого жителя Хлебодаровки, ибо колоть дрова, топить углем печь, обихаживать скотину приходится тут всем --и судье, и бухгалтеру, и рабочему.

Письмо учительницы из Куйбышева не тронуло в его душе никаких струн, и он, уходя домой, оставил его в сейфе, а письмо "Белочки" взял с собой, чтобы дома, в спокойной обстановке, прочитать еще раз.

Поужинав, Акрам-абзы улегся на диван, поскольку глубокого кожаного кресла в доме не было, и вновь достал письмо из конверта. Оно притягивало, манило, заворожило...