Владимир Карпов - Люди долга и отваги. Книга вторая

— Она так лежала, когда ты уходил? — Дайнеко показывает эту фотографию Ладжуну.

Тот морщится, стараясь не смотреть.

— Какое имеет значение, так или не так…

Михаилу Петровичу надо было услышать о подробностях преступления, потому что только они могли восстановить истинную картину происшедшего.

— Она так лежала?

— Какое имеет значение, так или не так… — И, кривя губы, старается не смотреть.

Прием не новый, но работает точно. Редкий убийца выдерживает спокойно встречу с орудием убийства или таким вот напоминанием о виде жертвы. Казалось, Ладжун окончательно сломлен и готов к полной исповеди.

— Как ты ее?

— Я ее задавил, черт бы ее побрал!

— Голыми руками?

— Да.

— Просто руками справился?

— Да-а… — с интонацией «подумаешь, делов-то!». — Я ее как схватил, так и не отпустил. Потом не мог опомниться, руки не мог оторвать, как под замком были…

— Но она все-таки сопротивлялась?

— Нет, я ее сразу схватил. Когда уже очухался, она лежала на полу.

— Кричала она?

— Как она могла закричать?

— Вырывалась, ногами билась?

— Черт ее помнит, билась она или не билась. Я был такой возбужденный… Я ее на кровать положил и просидел еще там целый час.

— Ты рассказываешь о себе. А что она?

— Я точно не помню… не могу помнить всю эту картину…

— Получается, схватил совершенно внезапно, она не ожидала?

— Нет, наверно.

— А отчего не воспользовался ножом?

Звериное чутье предупредило Ладжуна о новой опасности: обсуждать, почему не воспользовался ножом, — все равно что согласиться: да, собирался воспользоваться, т. е. действовал с заранее обдуманным намерением.

— Когда шел, я не знал… это дела не меняет, не меняет дела, но, видит бог, я не хотел… Когда меня разозлят, я не отвечаю за себя…

— Что же тебя разозлило?

— Она меня задела… я был в таком душевном состоянии… Я не хочу сегодня все вспоминать. Я чувствую, я концы отдам. У меня сердце болит, Михаил Петрович, войдите в положение.

— Ну-ну, концы отдавать не надо.

— Я хочу собраться с мыслями, Михаил Петрович, оценить это все и трезво распределить по пунктам, чтобы я не жалел… У меня уже нет выхода, что я, мол, назад, отказываюсь, но поймите меня правильно… тоже бывает у человека состояние такое.

И Михаил Петрович нажал кнопку, вызывая конвоира.

— Да зачем же вы отпустили?! — кинулся оператор.

— Проголодался, братцы. Пора обедать.

— Нет, Михаил Петрович, ну серьезно! Надо бы давить, пока рассказывает.

— Он вправе подумать. Пусть защищается.

— Снова упрется!

— Снова и разговорится.

Назавтра Ладжун явился в следственный кабинет почти таким, как до признания: опять готовым крутиться, запираться и изобретательно лгать, чтобы умалить свою вину. Правда, о самом убийстве он распространялся теперь свободно, даже с некоторым увлечением, но имея твердую задачу: представить его как акт, совершенный в порыве оскорбленных чувств, а совсем не ради грабежа.

В двух словах, версия Ладжуна сводилась к тому, что во время ночного свидания к Титовой постучался посторонний мужчина и на Ладжуна напал острый приступ ревности. Теоретически можно было, конечно, допустить, что убийству предшествовала ссора, и это требовало проверки. Однако кто способен ныне правдиво ответить: что и как случилось в каюте Титовой? Только Юрий Юрьевич. С помощью косвенных вопросов правды надо добиться от него. Больше не от кого.

Потому и допытывался Дайнеко: сопротивлялась ли женщина, успела ли крикнуть? В ссоре обязательно есть развитие. При всей своей вспыльчивости Ладжун, прежде чем дойти до предела, должен был накалиться. В какой-то миг Титова испугалась бы, попробовала обороняться или позвать на помощь. Иное дело, если преступник хладнокровно выбрал момент и набросился на жертву, когда она меньше всего того ждала. Застигнутая врасплох, женщина оказалась беззащитной.

Слушая рассказ Ладжуна, излагаемый по заготовленной схеме, Михаил Петрович упорно возвращался к деталям, которые указывали либо на первый, либо на второй вариант развития событий.

— Михаил Петрович, я такой человек, понимаете, у меня западная кровь…

— Насчет западной крови мы уже беседовали однажды. Забыл?

— Ну, неважно. Короче говоря, я был в таком состоянии, волнении, понимаете… Говорили, к ней никто не стучит, ни с кем она ничего, а я уж у нее неделю бывал. Познакомился с ней и целую неделю был… Мужчину никогда в жизни не ударил, как бы ни выводили меня из себя… У меня никаких не было мыслей, но тогда меня задело, когда он ночью стучал. Стучал и говорил: давай быстрей — как ее там зовут? — пока никого нет. И тут у меня настроение испортилось и тому подобное… Я говорю, за такое мужья убивают!