Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я

Вроде никто не призывал жертвовать баранов на строительство мечети, а везли и везли их отовсюду, Сабиру-бобо даже пришлось в одном из близлежащих домов устроить загон, где, дожидаясь своей участи, стояли на откорме три десятка породистых каракучкаров. И всяк дарящий норовил появиться на стройке с баранами именно в то время, когда там находился Сабир-бобо, видимо, у них тоже были свои резоны на будущее. Пошли регулярно дары и из города, областные чины, видимо, чувствовали скорый возврат хана Акмаля. Глядишь — то машина с мукой, то машина с рисом, овощами прибудет, а прокормить две-три сотни людей в день дело непростое. Когда стали крыть куполообразные своды мечети сверкающей оцинкованной жестью из Нагасаки и островерхий шпиль главного, праздничного минарета поднялся в жаркое небо, гораздо выше величественного монумента Ленина, начали поступать подарки и для обустройства просторного молельного дома. Тут уж с щедростью бывшей и нынешней номенклатуры простой народ вряд ли мог тягаться. Прежний директор областного торга лично сам, тайком, завез на дом Сабиру-бобо десять огромных хрустальных люстр югославского производства, судя по коробкам, перепрятывавшихся много раз от конфискации. Видимо, хозяин благодарил аллаха за то, что уцелел в первые годы перестройки, когда казнокрадов, несмотря на чины и звания, десятками отправляли в тюрьму.

Сразу по три и по пять штук дарили в мечеть ковры, да не какой-нибудь ширпотреб Хивинского коврового завода, а настоящие, ручной работы: афганские, текинские, персидские, а один торговый работник, приехавший издалека, пожертвовал целую дюжину ковров "Русская красавица", наверное, тоже отмаливал какие-то грехи. То вдруг раздавался телефонный звонок и некто участливо спрашивал: как с материалами на строительстве, не нужно ли чем помочь? И при необходимости тут же появлялась машина с цементом, то целые тягачи прямоствольного кедра, то сотни банок отборной масляной краски, которой давно не отыскать ни за какие деньги. А один хозяйственник из Намангана более всего угодил Сабиру-бобо. Узнав, что облицовочная плитка для мечети и сантехника отечественные, поменял их на перуанский кафель сказочных расцветок и финскую сантехнику, предназначенную для областного концертного зала, сказав при этом, что мечеть Сабира-бобо для народа куда важнее, чем искусство. Последнее польстило и обрадовало духовного наставника хана Акмаля куда больше, чем расписной рельефный кафель из Перу и унитазы из Финляндии.

Многим чиновникам, щедро жертвовавшим аксайскому храму, думалось, что старик в белом форсирует строительство, чтобы встретить хана Акмаля новой мечетью, воздвигнутой по проекту известного турецкого архитектора, с которым Сабир-бобо случайно познакомился во время паломничества в святую Мекку. Но Сабир-бобо вкладывал энергию, душу, средства в строительство мечети совсем по иной причине и славой основателя первого святого храма в области не хотел делиться ни с кем, даже с ханом Акмалем. Денно и нощно он молил аллаха о том, чтобы мечеть назвали его именем, оттого ему было по душе любое упоминание храма вместе с ним. Он старался поощрить каждого, кто при встрече спрашивал его — как идет строительство вашей мечети? Изо дня в день, при любой подходящей ситуации Сабир-бобо тонко пытался внедрить в сознание будущих прихожан, что это его мечеть, его дар землякам; его назначение на земле возвести храм.

Но дело это оказывалось непростым. Сабир-бобо понимал, что мечеть должна приобрести имя до возвращения хана Акмаля, ибо тот мог называть мечеть своим именем, поскольку все вокруг, включая и людей, считал собственностью, дарованной ему свыше. Теперь возвращение хана Акмаля зависело вовсе не от того, виноват он или не виноват, и не от показаний потерпевших и свидетелей из шестисоттомного уголовного дела, скрупулезно собранного следователями главной прокуратуры страны. Ныне все решалось в плоскости политики, зависело от политики. И тут намечалось два варианта, при которых хан Акмаль мог выйти на свободу.

Если Горбачеву в новой его подмосковной резиденции Ново-Огарево не удастся сохранить целостность государства, у хана Акмаля появлялся первый шанс. Об этом Сабир-бобо не нагадал на кофейной гуще: даже без хана Акмаля не стал Аксай захолустьем, горным кишлаком, как считали многие недальновидные люди. Зачастил сюда, в Аксай, в последнее время старый приятель хана Акмаля Тулкун Назирович из ЦК, уж он-то, прожженный политикан, знал, откуда ветер дует, чувствовал, наверное, что хозяин Аксая вернется домой на белом коне. Тулкун Назирович, крутившийся в самых верхах, сомневался в итоге новоогаревских встреч, говорил, вряд ли отныне быть единому государству, Горбачев, мол, упустил момент, республики увидели перед собой иную перспективу и не хотят иметь над собой никакой центральной власти, чего явно и тайно добивается президент. Хотя Тулкун Назирович приезжал, как всегда, за деньгами и жаловался на дороговизну жизни — это верный признак того, что Аксай и его хозяин возвращают себе утраченное положение, уж этот никогда не промахнется, ни при каких властях, проверено временем. Старая лиса чует погоду лучше любого барометра.