Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я

Вновь произошли крупные кадровые перемены во всех правоохранительных органах Узбекистана, и вся эта чехарда со сменой кресел пристрастно обсуждалась в институтских коридорах. Случилась и неожиданная, невероятная переоценка ценностей среди студентов юрфака, резко поубавилось у молодых людей желание стать прокурорами. В выигрышном положении оказались работники судов, особенно в высших инстанциях, областных, республиканских, придерживавшиеся правила: пусть будут и волки сыты, и овцы целы. Здесь выносили заранее оправдательные приговоры или, промариновав дело все мыслимые и немыслимые сроки, отправляли на доследование. Зачастую из подобных дел пропадали добытые прокуратурой с невероятным трудом свидетельства, показания, акты экспертизы, вещественные доказательства, без которых материалы не представляли опасности. Видимо, чувствуя время, жили по восточной поговорке: подождем, а там или арба развалится, или ишак умрет.

В это переломное в настроении людей время Шилова впервые услышала фамилию прокурора Камалова. По-разному к нему относились и студенты, и преподаватели, особенно после ареста всесильного хана Акмаля из Аксая, друга Рашидова. Одни говорили с уважением и восторгом, понимая, на кого он замахнулся, другие отреагировали по-иному — ставленник Москвы, предатель своего народа.

По отношению к происходящему, к тем или иным людям Таня, будущий юрист, догадывалась, кто ей близок и кому она подходит. Своим героем, задолго до личного знакомства, Шилова в душе называла Камалова. Когда перед дипломной практикой ей как лучшей студентке курса предложили место на выбор, она, конечно же, выбрала прокуратуру республики. Ей хотелось поработать вблизи человека, чьи взгляды она разделяла, а действия одобряла. Позже, анализируя свои отношения с прокурором Камаловым, Татьяна назвала этот выбор судьбой.

Практику она проходила в следственном отделе, на первом этаже прокуратуры, а кабинет Камалова располагался на четвертом, и она сожалела, что не имеет возможности видеть его. Работой ее завалили сразу, в следственном дел всегда непочатый край. Таня приходила на работу на час раньше, минут на десять опережая Камалова, и сразу бежала к окну, боялась пропустить его приезд. Когда она увидела его в первый раз, он показался ей гораздо моложе своих лет несмотря на раннюю седину, подтянутый, быстрый; решительность, независимость чувствовались в каждом движении, шаге. Одевался он с небрежной элегантностью, и во всем его облике, манерах чувствовался "человек не отсюда". Позже, узнав, что большую часть жизни он прожил в Москве и Вашингтоне, и даже год с небольшим в Париже, Таня порадовалась своей проницательности.

За всю практику они ни разу так и не встретились лицом к лицу. Он, конечно, не догадывался о существовании практикантки, своей единомышленницы, всегда желавшей ему удачи. И случайное приглашение в знаменитый ресторан "Лидо", куда она пошла с одним из молодых сотрудников прокуратуры, и тот разговор, невольным свидетелем которого она там стала, хотя говорили по-узбекски, собеседники наверняка не догадывались, что Татьяна владеет этим языком, теперь трудно назвать случаем.

Из беседы, состоявшей из недомолвок, недоговоренностей, где часто упоминался некто зашифрованный под именем Ферганец, Татьяна почувствовала, что из прокуратуры утекает какая-то информация, служебная тайна, она ощущала это сердцем, ибо уже отдавала себе отчет, где работает. Ныне тот поход в ресторан она не считала случайным, а чем-то предназначенным ей свыше, чтобы как-то уберечь, обезопасить человека, к которому испытывала уважение и симпатию.

В тот вечер в "Лидо" она не придала особого значения тайному разговору, невольной свидетельницей которого оказалась, но стала остерегаться человека, пытавшегося за ней ухаживать. А когда во время ферганских событий, связанных с турками-месхетинцами, она узнала из газет о покушении на Камалова на трассе Коканд-Ленинабад, тот давний разговор, которого она не забыла, вызвал тревогу. Через несколько дней, когда произошло новое покушение, уже в Ташкенте, где погибли его жена, сын, Татьяна поняла, что в разговоре речь шла о Камалове. Уже работая в прокуратуре, она спросила у одного из коллег, откуда родом наш прокурор республики. И получила ответ — ферганец. И тогда случайно услышанные разрозненные фразы, недомолвки обрели ясность: да, разговор касался Камалова-Ферганца. Недели три не решалась пойти в больницу и рассказать о своих подозрениях Камалову, словно чувствовала, что с этим шагом круто изменится ее жизнь. О ценности своего сообщения она догадалась сразу, предатель в прокуратуре и был главным недостающим звеном в расследовании прокуроpa, посвятившего годы борьбе с оборотнями в милиции. Прокурор, выслушав ее, тут же достал из прикроватной тумбочки пухлое досье и, показав ей фотографию, спросил, не этот ли джентльмен подсаживался к ним за столик. Ее ответ словно склеил две половинки фотографии незнакомого человека.