Наталья Александрова - Венец Чингисхана

– Обожди, благородный Джелинай!

– В чем дело? – оглянулся тот в тревоге. – Нам нельзя здесь задерживаться!

– Куда ты спрятал убитого часового?

– Неподалеку отсюда, в кустах!

– Проведи меня к нему! – потребовал Сучен. – Нам нужно кое-что сделать, чтобы отвести от нас подозрения. Не столько даже от нас, сколько от царевича, нашего господина.

– И сына моей сестры, – уточнил перс.

Он подвел Сучена к телу убитого часового.

– Вот он. Что ты хочешь сделать, наставник?

– Вот что. – Сучен достал из-под плаща золотое запястье и вложил в руку монгола. – Когда его найдут, подумают, что он был вором и не поделил добычу с сообщником.

– С каким сообщником? – удивленно спросил Джелинай.

– С тобой! – и Сучен вонзил в шею перса узкий клинок.

– Что?! – удивленно выдохнул Джелинай и повалился рядом с монголом.

– Вот теперь все правильно, – удовлетворенно проговорил наставник, перекладывая золотое запястье в его руку. – Вы с часовым не поделили добычу и убили друг друга… кроме того, ты не будешь больше повторять, что царевич – сын твоей сестры, не будешь бесконечно требовать себе наград и почестей!

Сучен прикрыл глаза, представил себе картину будущего.

Царевич, его воспитанник, снова соединит под своей властью великую империю своего отца, великую империю Чингисхана. Он не только соединит ее, он и расширит ее пределы, его непобедимые войска дойдут до далекого западного моря. А он, Сучен, будет правой рукой властителя, его мудрым советником, его всемогущим визирем. Он будет давать властителю верные и справедливые советы, да что там – фактически на самом деле он от имени своего воспитанника будет управлять государством, управлять всем миром!

Конечно, придется пролить немало крови, но великие дела никогда не делаются чистыми руками!

Сучен огляделся по сторонам и направился во тьму, туда, где стояла юрта царевича.

Но вдруг на его пути вырос безмолвный воин в сверкающей кольчуге и медном шлеме, украшенном соколиным пером.

– Позволь мне пройти, – проговорил наставник. – Я Сучен, учитель молодого царевича…

– Я знаю, кто ты, – ответил незнакомец. – Но знаешь ли ты, наставник, кто я? Точнее – кто мы?

И в ту же секунду Сучена окружили пятеро воинов – одинаковые кольчуги, одинаковые шлемы с соколиными перьями, гордые лица степных кочевников.

– Кто же вы? – в страхе спросил Сучен, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Мы – карающая рука судьбы! – ответил старший из пятерых. – Мы пришли остановить тебя, Сучен! Ты нарушил волю светил, похитил Венец Власти, пролил кровь невинных людей и поплатишься за это. Твой час пробил, наставник Сучен. Только прежде отдай нам то, что не принадлежит тебе. Отдай нам венец.

Сучен достал венец из-под плаща, но долго не мог расстаться с ним. Он сжимал обруч, как утопающий сжимает брошенную ему веревку, и перед его глазами пробегали картины власти и могущества, которых он мог достичь с помощью этого венца…

– Хватит, Сучен! – проговорил воин и протянул руку. – Твое время истекло.

Наставник нехотя, с трудом преодолевая себя, вложил в руку воина венец.

И тут же пятеро воинов достали из-за спины короткие тугие луки из рогов яка, положили на них удивительные стрелы и нацелили их в грудь наставника Сучена.

Сучен никогда не видел таких стрел.

Они были не из дерева, как у меркитов или найманов, не из стебля камыша, как у ойратов, не из кости, как у молчаливых самоедов Сибири, казалось, они были сделаны из холодного звездного света, из сияющих голубых лучей.

Наставнику Сучену померещилось, что в его грудь направлены лучи пяти звезд, пяти вечных светил, которым дали имена ученые арабы, – Мицара, Альголя, Альтаира, Антареса и Полярной звезды, указующей путь кочевникам и морякам.

Он хотел упасть в ноги пятерым воинам, умолять их о пощаде – но понял, что это ничего не даст ему, кроме унижения, почувствовал исходящий от пятерых холод вечности и остался стоять, чтобы умереть, как подобает мужчине.

Пять молчаливых воинов с небывалой силой натянули тугие луки и послали в грудь Сучена пять холодных сияющих стрел, пять лучей немеркнущих вечных звезд.

Наставник вскрикнул тяжко и протяжно, как смертельно раненный зверь, в этом вопле слились воедино страх смерти и тоска по упущенному могуществу, нечеловеческая боль и горечь разочарования. В то же мгновение он вспыхнул, как стог сена, подожженный молнией.