Наталья Александрова - Венец Чингисхана

Сориентировавшись, я поняла, что это – дверь в комнату того парализованного старика, Павла Васильевича, и притормозила.

Августа однозначно дала мне понять, чтобы я к нему не совалась. И действительно, зачем брать на себя лишнюю головную боль? Мне и своей собственной хватает за глаза! Я нанялась в этот дом прибираться, готовить и ходить в магазин за продуктами, мне за это платят не слишком щедро, и нет совершенно никакого смысла за те же деньги брать на себя дополнительные обязанности.

Я хотела уже вернуться в свой чулан и попытаться заснуть, но за дверью снова застонали.

Я перестала раздумывать и открыла дверь.

Мало ли что говорила Августа. Нельзя же оставить больного человека без помощи…

Я успела еще мимолетно удивиться, что раньше мне бы такая мысль и в голову не пришла – помогать абсолютно незнакомому человеку, теперь же я почти не колебалась.

Сейчас комната Павла Васильевича выглядела совсем иначе, чем при дневном свете.

Собственно, прошлый раз я не особенно-то и приглядывалась к ней – меня больше интересовала не комната, а ее обитатель, точнее – вопрос, придется ли мне за ним ухаживать, тратить на него свое время и свои силы. Сейчас же я никуда не спешила и разглядела его комнату. Ее освещал тусклый синеватый ночник, и это мертвенное освещение превратило вполне заурядное помещение в таинственный подводный грот. Вдоль стен, как подводные скалы, громоздились старинные книжные шкафы, на полках которых темнели массивные тома в кожаных переплетах. В простенках между шкафами висели мрачные портреты мужчин и женщин в старинной одежде. Некоторые мужчины были в военных мундирах, один даже был изображен верхом на коне.

Кроме этих портретов были здесь и старинные цветные гравюры. На одних – лошади, скачущие или мирно пасущиеся, на других – степные и горные пейзажи, стоянки каких-то полудиких кочевников, войлочные юрты, те же лошади, овцы, верблюды.

Я отвлеклась на убранство комнаты и забыла, зачем, собственно, сюда пришла, но новый стон недвусмысленно напомнил мне об этом.

Повернувшись на этот звук, я увидела Павла Васильевича.

Он лежал в своей постели, голова – на высоких подушках, тяжелые руки покоились поверх одеяла. То есть это только говорится – покоились, на самом деле его руки дрожали от немыслимого внутреннего напряжения, как будто больной пытался что-то сказать мне своими руками.

Это судорожное напряжение как будто передалось мне, мне показалось, что я сама сейчас потеряю дар речи, стану таким же беспомощным, бессловесным созданием…

Мне захотелось немедленно уйти из этой комнаты, пока я не заразилась от Павла Васильевича старостью и беспомощностью.

Но тут он снова застонал, и я невольно перевела взгляд на его лицо.

Оно тоже кривилось в мучительной, болезненной судороге, не в силах выразить самую простую просьбу. Единственное, что было осмысленным и человеческим в этом лице, – глаза. Выразительные, умные, страдающие, они смотрели на меня с надеждой и ожиданием.

Я устыдилась своего порыва, своей минутной слабости и попыталась понять немую просьбу.

Павел Васильевич показывал глазами на тумбочку возле кровати, где стоял стакан с водой и лежал стеклянный пузырек с лекарством. Он всего лишь просил, чтобы я дала ему таблетку и воды…

Я вытряхнула на ладонь одну таблетку, взяла стакан… вода в нем была тепловатая, мутная, с белесым осадком. Ну, Августа Васильевна! Так-то она заботится о своем брате! Свежей воды налить не могла!

Я отошла от кровати со стаканом в руке, направилась к двери. Услышав за спиной прежний стон, обернулась и проговорила:

– Не волнуйтесь, я сейчас вернусь, только налью чистой воды!

Лицо Павла Васильевича успокоилось, разгладилось, он опустил веки, показывая, что понял меня.

Я вышла в коридор.

На этот раз раздававшиеся там скрипы и шорохи ничуть меня не беспокоили – я к ним привыкла, а главное – у меня было конкретное дело. Поравнявшись с комнатой Августы Васильевны, я на секунду задержалась и прислушалась. Оттуда, как и прежде, доносился художественный храп. Неожиданно он прекратился, послышался скрип кровати, и вдруг Августа громко и внятно заговорила на каком-то незнакомом мне языке.

Я отчего-то испугалась, как будто застала хозяйку квартиры за неприличным или криминальным занятием, но голос уже замолк и из комнаты снова раздался мирный храп.

Я пожала плечами: странности обитателей этой квартирки меня совершенно не касались. Я могу здесь пожить какое-то время, зализать свои раны и ушибы (к счастью, только душевные), а до остального мне нет никакого дела.