Рауль Мир-Хайдаров - За все наличными

Восторженная и благодарная, она бросилась ему на шею, засыпая его поцелуями.

Тоглар, конечно, чувствовал, что не только он попал под чары Натальи, но и она тянется, все сильнее привязывается к нему. Он же видел, как она спешила к нему на свидание, как нехотя, далеко за полночь, расставалась с ним. Она не задавала никаких серьезных вопросов, лишь однажды спросила, чем он занимается, но он легко ушел от ясного ответа, сказав, что, как и все вокруг, занят бизнесом, имеет свое дело.

Как-то в воскресенье Наталья пригласила Константина Николаевича на вернисаж в известную в городе галерею, там выставлялся ее бывший одноклассник, прославившийся в первые годы перестройки своими работами. Игорь Вартазаров не только взлетел на Олимп из небытия, но и, в этот краткий период интереса к нашему искусству богатых коллекционеров и известных галерейщиков с Запада, сумел приобрести имя и сколотить состояние. Вся коллекция, написанная им чуть ли не со школьной скамьи и составлявшая более семисот работ, к которой раньше никогда не проявляли особого интереса, была распродана с большим успехом на выставках и аукционах. Наверное, он был одним из немногих художников-счастливчиков, успевших поймать за хвост жар-птицу: ему удалось показать свои лучшие картины во всех европейских столицах, в самых престижных галереях. Разбогатев в Москве, Вартазаров вернулся в Ростов, построил особняк с просторной, в два этажа, мастерской и залом для домашних выставок, а в городе, на самой оживленной улице, открыл галерею под названием "Раздан". Видимо, этим названием он хотел подчеркнуть свои национальные корни, хотя и в искусстве, и в жизни придерживался явно космополитических взглядов и не знал ни слова по-армянски. Вот в эту галерею они и были приглашены.

Открытие выставки было шумным, видимо, Вартазаров помнил первые московские презентации и богемные тусовки: играла музыка, подавали вино, белое и красное; разносили шампанское и даже розовое "Цимлянское". Выстроенные зигзагом молнии три длинных узких стола в центре зала были щедро уставлены вазами с фруктами, тарелками с бутербродами, расстегаями, кулебяками, всякими пышками и ватрушками, на которые так богат казачий край. И повсюду цветы, цветы... Осень все-таки благодатная пора — даже для вернисажей.

У входа их встретил сам хозяин — высокий, болезненно бледный, со жгуче-черной ассирийской бородкой и... явно русскими голубыми глазами в обрамлении по-девичьи густых и длинных ресниц. По тому, как он держался, говорил, улыбался, чувствовалось, что цену себе он знал. Рано приходя, успех в искусстве чаще всего бывает на пользу творцу, если, конечно, в нем действительно заложен талант.

Наталью тут же окружили подруги, одноклассницы и друзья и несколько оттерли от нее Константина Николаевича, но всевидящий хозяин, видимо почувствовавший в седеющем господине то ли коллекционера, то ли просто богатого покупателя, тут же приставил к Тоглару какого-то шустрого парня, чтобы тот показал ему экспозицию, а сам, извинившись, вновь поспешил к двери — гости прибывали и прибывали. Минут через пять вертлявый экскурсовод надолго застрял с бокалом шампанского возле какой-то шумной компании, и Константин Николаевич до самого конца больше его не встречал, чему, конечно, ничуть не огорчился. Он считал, что живопись, как и музыка, да, впрочем, как и любое другое искусство, вряд ли нуждается в комментариях.

Чувствовалось, что Вартазаров ищет иные формы, новые тона, даже технически видоизменился: Константин Николаевич ясно видел, как художник пытается перекинуть мостик из сегодняшнего дня, когда все вокруг возрождается и угасает одновременно, в начало века, оказавшееся таким плодотворным именно для живописцев. И эта попытка не копировать ретро, а наладить связь времен на художественной, а не идеологической основе нравилась Фешину. Возможно, большинство посетителей знали творчество своего удачливого земляка и не утруждали себя знакомством с выставленными работами, — пожалуй, только Константин Николаевич в гордом одиночестве переходил от картины к картине, — основные события художественной жизни развивались возле богато накрытых столов.

Около одной из картин стоял стул с брошенной стопкой прекрасной финской бумаги для рисунков сангиной, тушью, темперой или карандашом, рядом лежал узкий пенал красного дерева. Тоглару припомнилось детство, уроки живописи, что давал его отец в районном Доме пионеров, и он невольно потянулся к пеналу. Пенал оказался разделен на три отсека, и в каждом лежал карандаш, почти вдвое толще обычного. Фешин догадался, что это сангина или уголь, но он никогда прежде не держал в руках такие роскошные заморские карандаши. Достав один из них, он провел на листке линию и понял, что не ошибся, -уголь. И вдруг ему так захотелось что-то нарисовать, что он не удержался. Сев на свободный стул, взял стопку изумительной бумаги и, оглядевшись, начал быстро-быстро делать наброски.