Николас Мейер: Вам вреден кокаин мистер Холмс

Как я уже писал в предисловии к рассказу «Последнее дело Холмса», моя женитьба и начало собственной врачебной практики несколько изменили характер моей дружбы с Шерлоком Холмсом. В первое время он был у нас частым гостем, а я нередко наносил ответные визиты на Бейкер-стрит, где на нашей старой квартире мы располагались перед камином выкурить трубку-другую и Холмс вводил меня в курс последних событий.

Однако вскоре этот заведенный нами обычай изменился: Холмс стал наведываться все реже и задерживаться все меньше. Практика моя постепенно возросла, и мне стало гораздо труднее выкраивать время для ответных посещений.

Зимой 1890/91 года я не видел Холмса ни разу. Газеты писали, что он занимается каким-то делом во Франции. Он нашел время отправить лишь два письма — одно из Нарбонна, а другое из Нима. Оба послания были немногословны, что свидетельствовало о том, что большую часть свободного времени моему другу приходится безраздельно посвящать другим заботам.

Дождливая, промозглая весна увеличила мою скромную, но постоянную практику. Уже давно начался апрель, а от Холмса вот уже много месяцев не было никаких известий. В тот день, 24 апреля, я прибирал свой кабинет после приема (тогда я еще не мог позволить себе роскошь держать для этого прислугу), как на пороге появился мой друг.

Я был просто поражен, увидев его, — не от того, спешу добавить, что час был поздний (я давно привык к его неожиданным появлениям и исчезновениям) , а от той перемены, что произошла в нем. Он был худ и бледен. Впрочем, худ он был всегда и никогда не мог похвастать румянцем. Сейчас же он был просто изможден и бел как полотно. В глазах его я не увидел привычного блеска. Взгляд блуждал беспокойно и бесцельно (как мне показалось), ни на чем подолгу не задерживаясь и ничего не замечая.

— Что, если я закрою ставни? — бросил Холмс с порога. Прежде чем я смог ответить, он быстро двинулся вдоль стены, резким движением одну за другой захлопнул их и для верности запер на засов. Свет лампы упал на его лицо, и я увидел, что по щекам струится пот.

— Чего вы боитесь? — спросил я.

— Духового ружья. — Дрожащими руками Холмс вытащил папиросу и стал рыться в карманах в поисках спичек. Никогда раньше не видел я его в таком возбуждении.

— Вот, пожалуйста. — Я дал ему прикурить. Холмс внимательно посмотрел на меня через пляшущий язычок пламени и, конечно, заметил мое изумление.

— Простите, что я так поздно. — Он с удовольствием затянулся, откинув голову. — Миссис Ватсон дома? — продолжил он, прежде чем я успел ответить на его извинения. Некоторое время он расхаживал взад и вперед, не замечая, что я наблюдаю за ним.

— Она в гостях.

— Вот как! Значит, вы один?

— Совершенно.

Холмс перестал метаться по комнате так же внезапно, как и начал, взглянул на меня, и выражение его лица смягчилось.

— Мой дорогой друг, я должен вам кое-что объяснить. Вас, несомненно, озадачило мое вторжение.

Я согласился, что это действительно так, предложил ему сесть поближе к камину и спросил, не согласится ли он выпить со мной бренди. Он так глубоко задумался над моим предложением, что кому-нибудь это могло показаться смешным. Я-то знал, что Холмс не из тех, кто озадачивается пустяками. В конце концов он согласился, однако с условием, что сидеть будет на полу, спиной к огню.

В гостиной снова запылал камин, и оба мы расположились с бокалами в руках — Холмс на полу, рядом с очагом, а я в своем кресле, ожидая, когда же мой друг удовлетворит мое любопытство.

— Вы слышали когда-нибудь о профессоре Мориарти? — спросил Холмс без обиняков, сделав глоток-другой.

Я действительно слыхал это имя раньше, но признаваться не стал. Мой друг иногда называл его в кокаиновом бреду. Когда же дурман проходил, он никогда не вспоминал об этом человеке. Хотя меня и подмывало поинтересоваться, кто он такой, что-то в поведении Холмса удерживало меня от расспросов. Он знал о моем неодобрительном отношении к его пагубному пристрастию, что также затрудняло разговор на эту тему. Мне не хотелось осложнять дело упоминанием о том, каким становился Холмс под действием дурмана.

— Нет, никогда, — ответил я.

— Гениально и непостижимо! — Он заговорил страстно, не меняя позы. — Человек опутал сетями весь Лондон, а о нем никто толком ничего не знает. — Я был просто поражен тем, что Холмс вдруг сам заговорил о профессоре Мориарти. Его красноречию, казалось, не будет конца. Я слушал рассказ Холмса об этом злом гении с растущим вниманием и беспокойством. Забыв о страхе перед духовым ружьем (хотя он в любом случае представлял бы не очень удобную мишень в столь поздний час, да еще в полумраке), Холмс вскочил и снова заметался по комнате, живописуя зловещее прошлое этого человека.