Мария Жукова-Гладкова - Любовь с алмазным блеском

– На стол накрой! – рявкнул Сеня своей Люське. – Все, что есть, мечи!

Вскоре мы уже ели борщ, который, как выяснилось, является самой любимой Сениной едой и присутствует в доме практически ежедневно. От Сени же я с большим удивлением узнала, что когда-то борщ был одним из важнейших блюд на русских свадьбах. А потом его вытеснили салаты. Я тут же нашла объяснение (хотя, возможно, и неправильное): лежать лицом в салате гораздо комфортнее, чем в борще, в особенности горячем.

Ужинали вчетвером – Сеня, Иван Захарович, Пашка и я. Телохранители у двери так и стояли истуканами, не отвлекаясь на прием пищи и внимательно наблюдая за хозяином и хозяйкой, которая бегала между столом и кухней и с нами не садилась. Пашке было предложено домашнее пиво. Его даже я отхлебнула – для общего развития. Вкус был похож на вкус бутылочного, но все равно какой-то не такой. Я бы сказала, что в этом пиве присутствовала сладость.

Пока ели – разговаривали о жизни. Иван Захарович с Сеней даже острог вспомнили, в котором у обоих прошла часть молодости. Острог находился не очень далеко от этих мест – по российским меркам. Новости про достижения Ивана Захаровича последних лет доходили и до Сени. Какими путями, он не сказал, но телевизора здесь не было (хотя бы из-за отсутствия электричества), и издания нашего холдинга, как я догадывалась, сюда не доходили. Вероятно, захаживали странники, тоже имевшие отношение к острогам, и рассказывали о развитии событий «в миру». Не о депутатах же с чиновниками им говорить? Есть более интересные люди, с более ценными и важными для народа инициативами.

Когда Люська убрала со стола, начался серьезный разговор.

– Так чем занимаешься в этой глуши, Семен? – спросил Иван Захарович, разваливаясь на лавке в своей любимой позе отдыхающего тюленя. – Все денежки рисуешь или что-то другое освоил?

Сеня не только прекрасно знал, кто такой Иван Захарович – и в прошлом, и в настоящем, – но и своими глазами убедился, что прибыл Иван Захарович с большим количеством сопровождающих, которые могли разнести деревню по бревнышку. Сеня был битым жизнью мужиком, к тому же обладающим деревенской практичностью и хитростью. Он явно просчитал все варианты и решил, что ему лучше сотрудничать с новым гостем. Более того, Сухоруков известен своим меценатством. Вдруг поможет сирым и убогим, затерянным в лесной глуши «староверам»? Или просто предложит организацию совместного дела?

– Мы тут книги переписываем, – скромно потупился Сеня.

– Что вы делаете? – подался вперед Иван Захарович.

Пашка аж от пива оторвался. Я задумалась, потом попросила взглянуть на оригинал и копии. Сеня усмехнулся.

– Вон девушка-журналистка первая догадалась, – усмехнулся в бороду Сеня.

Затем староста удалился за занавесочку и вернулся с тремя томами в руках. Один, по его словам, был оригиналом, второй – уже готовой копией, третий находился в работе. И в самом деле чуть менее половины страниц пока оставались не заполненными.

Сеня копировал старинные рукописные книги, причем, похоже, европейского происхождения. Бывший фальшивомонетчик подтвердил мои догадки.

– Но откуда вы берете обложки, бумагу? Неужели возможности теперешней полиграфии практически безграничны?

Я на самом деле не думала, что современные типографии способны произвести такое . Да, можно сделать обтянутые кожей обложки, «состарить» кожу (такие технологии точно существуют), немного стереть золотые буквы и рисунки – как бы те осыпались от времени… Но бумага! Кто делает эту бумагу? Или теперь «старят» не только холсты, изготовляя копии картин, которые потом расходятся на аукционах, но и книги?

– Я не знаю, кто делает «основу». Вы же в курсе, в наших кругах не принято задавать лишние вопросы… – Сеня опять усмехнулся в бороду. – Нам сюда поставляют книги без текста. Уже в обложке. То есть за нами только текст. Наверное, кто-то все-таки освоил производство такой бумаги. Вам будет легче выяснить, чем мне. – Староста посмотрел на меня. – А мы тут занимаемся переписыванием. Переписаны книги на самом деле от руки. Это в типографии не подделаешь.

Конечно, скриптория в деревне не было, и никакой старый монах не сидел перед группой более молодых братьев в тускло освещенном помещении, читая вслух. От Сени я узнала, что в скрипториях работали монахи, на которых наложили епитимью. Они склонялись над неудобными столами и писали под диктовку чтеца. Иногда засыпали, пропускали часть текста, просыпались – и продолжали писать, словно ничего не пропустили.