* * *
– Сигареткой не угостишь, барышня?
Я обернулась. Передо мной стоял любопытный тип. Воняло от него, скажу я вам! Хуже, чем в буфете… Я с трудом удержалась от естественного желания зажать нос и ретироваться в сторону. Одетый в легкое пальто, которому явно перевалило за пятьдесят, без шапки, он явно представлял племя так называемых бомжей. Лицо его, сморщенное, как картошка, скрывало под морщинами былую симпатичность. Глаза, выцветшие и глубоко спрятанные, в далеком прошлом были голубыми. Лысину прикрывали жидкие волосы, и довершением этого великолепного образца упадка благосостояния служила козлиная борода. В общем, видок у него был еще тот. Детям ночью приснится – они с воплями проснутся. Сие ходячее отвращение протягивало мне трогательно грязную ладонь, в которую я милостиво вложила половину пачки «Честерфилда», наблюдая, как просветляется его чело.
Он присел рядом со мной на желтую лавку и, закурив, спросил:
– Как же тебя зовут, добрая барышня?
Барышней меня называют нечасто. Я на барышню не очень тяну. Скорее на мегеристую сексуальную стервозу. Но обращение доброго бомжа мне понравилось.
– Татьяна, – представилась я.
– А я – Виктор Анатольич… Витька, значит.
Витька вздохнул. Уходить ему не хотелось. Моя личность возбуждала в нем любопытство.
– А ты здесь по делу? – спросил он в надежде завязать беседу.
– Да, – кивнула я, – я – детектив. Пытаюсь помочь найти убийцу Володи Пономарева.
Он посмотрел на меня с интересом:
– Надо же, какая у тебя профессия… Мужественная! А ты с виду – хрупкая…
– Только с виду, – вздохнула я, – уже давно ко всему привыкла.
Отчего-то Виктор Анатольич располагал к откровенности. Рядом с ним было легко. Я посмотрела в его светлые с легким прищуром глаза и увидела в них то, чего уже давно не встречала в глазах других людей. Ум, доброту. И желание понять.
– Приходится иногда трудно. Особенно когда ничего не знаешь об убитом… Был ли он злым? Или добрым? Или вообще никаким?
– Люди разные, Танюша, – сказал он, – со всеми разные. Иногда думаешь – ой, какой подонок, а этот подонок собак бездомных подкармливает… Бог, барышня моя, человека так просто дьяволу не отдает. Все равно оставляет в душе крупицу добра. А Володя…
Он вздохнул:
– Жаль парня… Хороший он был. Добрый. Сигаретами угощал. Жалел, значит, нас… А с другими, может, и другим бывал… Не знаю. Как его теперь судить?
Я посмотрела на бомжа. Кажется, он говорил искренне.
– Я его перед смертью видел, – сказал Витька.
Удача! Я чуть не подпрыгнула. И менты не удосужились допросить бесценного свидетеля?
Обратившись в само внимание, я спросила:
– А откуда вы знаете, что видели его незадолго до гибели?
А ну как сейчас он поведает мне, что видел крадущуюся за парнем черную тень, да еще любезно мне эту самую тень в подробностях опишет!
– Так по времени, – не оправдал он моих надежд. – Его ж, говорят, в девять вечера убили. А он мне без пятнадцати девять сигарет пачку принес… Поболтали с ним пять минут, он торопился очень. Ему нужно было куда-то деньги отдать…
В девять вечера? Все говорят мне о компьютерных курсах. Но в девять вечера трудно найти эти самые курсы… Впрочем, он мог нести их преподавателю домой. Хотя и не очень красивая версия.
– Он был таким же, как обычно? Или вас что-то удивило?
– Обычным, – сказал, подумав немного, Витька. – Только встрепанным немного. Он, по-моему, поругался с Лехой…
– С Лехой? – переспросила я. – С Лешей то есть?
– Ну, да, – взглянул на меня Витька. – Они последнее время часто ругались. Только я не знаю, из-за чего…
Мы еще немного покурили. Витька поведал мне, что ночует в переходе, а когда холодно, добрый сторож за ворованную бутылку водки пускает переночевать в школьную раздевалку. Только это секрет. Я поклялась секрет сохранить. Обретение общей тайны нас немного сблизило. Витька рассказал мне почти всю свою жизнь и как он докатился до нынешнего своего статуса. История была банальной и типичной. Бросила жена, спился, пропил квартиру неведомым гоблинам и оказался в качестве бездомной собаки на улице.
– Ну, ничего, жить-то везде можно, – философски закончил Витька, – главное, не мертвым быть…
Его жизненное кредо потрясло меня своей философской простотой. В том, что с ним случилось, виноват сам. Мог быть другим. Бог наказал. Он же и поднимет. Когда Витька поймет, каков он, вкус страданий…
К страданиям он вообще относился спокойно. По его теории, люди обязательно должны пострадать. Во-первых, без страданий душа, по его выражению, «плесневеет». И ежели человек вины за собой не чувствует, он дальше по дороге скорби идет. Мы с ним долго говорили. Я чувствовала, что мне не хочется уходить. Определение «бомж» к Витьке не подходило. Он скорее напоминал странника.
Читать дальше