Чингиз Абдуллаев - Твой смертный грех

– Не пугайте. Мне уже нельзя сделать больнее.

– Если все правда, то ты прав. Ладно, передай трубку директору, я скажу ему, куда вам приехать.

Я передал трубку, и тот выслушал распоряжения, все время кивая головой, как китайский болванчик. Закончив разговор, бросил трубку и сразу поднялся.

– Керай, ты едешь вместе с нами. Выезжаем прямо сейчас. И скажи своему другу, чтобы больше не размахивал пистолетом. Это может для него плохо закончиться.

Втроем мы поехали на встречу. Когда приехали, нас уже ждали. Рамазан оказался относительно молодым человеком. Он носил очки, говорил на хорошем русском языке и внешне напоминал университетского профессора.

Он разговаривал со мной только несколько минут. Пока мы сюда ехали, успел перезвонить в милицию и уточнил, что все, сказанное мною, – правда. Они уже там работали, две бригады из прокуратуры и милиции. Тогда в России еще не было отдельного Следственного комитета, который появился совсем недавно и уже начал конфликтовать с прокуратурой.

Мы сели в машину вместе с Рамазаном, оставив на прежнем месте и директора клуба, и моего бывшего одноклассника Керая, и поехали куда-то на юг. Наконец выехали на какую-то пустую лесную поляну, вокруг которой дежурили несколько охранников с автоматами. Из деревянного дома осторожно спустился по невысокой лестнице мужчина лет пятидесяти, опирающийся на палку. Ему уже успели рассказать обо всем, что со мной произошло. Тяжело ступая, он подошел к деревянной скамейке и уселся, не приглашая меня присесть рядом. Я стоял перед ним и краем глаза вдруг заметил, как где-то в кустах мелькнул стоявший с оптическим ружьем снайпер. Если я окажусь не тем человеком, за которого себя выдаю, он просто прострелит мне голову.

– Ты знаешь, кто это сделал? – спросил меня Габдулла. Он действительно хромал на одну ногу.

– Знаю. Леонид Димаров.

Габдулла, задумавшись, нахмурился. Затем поднял голову и посмотрел на меня.

– Садись, – предложил он, показывая на скамейку напротив. – Теперь расскажи, почему ты думаешь, что это Димаров. Он ведь работал с покойным Тухватом, царство ему небесное.

– Вы уже все знаете? – удивился я.

– Про Тухвата – конечно, знаю, такие новости быстро расходятся. Он был не прав, когда взял общие деньги. Так делать нельзя.

– Он не брал денег, – упрямо повторил я.

– Как это не брал? А кто взял?

– Леонид Димаров. Поэтому он и подставил Тухвата, чтобы замести следы. И поэтому устроил бойню у меня дома, чтобы я вернулся к нему в Москву и попробовал отомстить. Вот тогда он сможет убрать последнего свидетеля, знающего о его беспределе.

– Серьезное обвинение, – предупредил меня Габдулла, – им нельзя так просто бросаться.

– Я отвечаю за свои слова. Можно все проверить заново, и вы убедитесь, что я прав.

– Мы поможем тебе, – тяжело вздохнул Габдулла. – Плохое сейчас время, у людей ничего святого не осталось. Ради денег готовы и мать своего знакомого зарезать, и детей придушить, и общее благо присвоить, а своего друга подставить. Если правда все, что ты мне рассказал, то этот Димаров долго жить не будет. Я сегодня напишу письмо Ревазу Московскому, чтобы он все проверил. Но ты должен знать, что тебя могут вызвать на суд. На наш суд, Давлетшин, который гораздо страшнее и опаснее суда государственного. У нас приговоры бывают только двух видов – либо оправдать, либо придушить. И учти, что я тоже буду за тебя отвечать, если вдруг ты что-нибудь выкинешь.

– Я готов. – Конечно, я понимал, как трудно мне будет, но хотел справедливости, только справедливости, чтобы этого Димарова поджарили на сковородке. И не там, в загробном мире, а здесь.

На следующий день вместе с Рамазаном мы вылетели в Москву. Нас встречали в аэропорту очень серьезные ребята, которые отвезли нас в какой-то загородный дом, чтобы мы могли отдохнуть. Я видел, как нервничал Рамазан. Он тоже понимал, что, если мы не сможем ничего доказать, плохо придется всем, в том числе и ему.

На следующий день нас опять куда-то повезли. Долго везли, кажется, часа четыре, пока мы не оказались в каком-то загородном доме, где нас ждали двое мужчин. Рамазана куда-то увели, а меня провели в небольшую полутемную комнату, где за столом сидели трое мужчин. Я видел только их силуэты. Один говорил с явным грузинским акцентом, который невозможно исправить или поменять. Очевидно, это был Реваз. Второй не выговаривал букву «р» и сильно грассировал. Третий почти все время просидел молча.