Татьяна Степанова - Валькирия в черном

«Так нельзя, возьмите же себя в руки, там ваши родные, вы им нужны!» – пытался внушить ей главврач электрогорской больницы. Но Наталья жевала бетель, а в бетель там, на индийском базаре, где она и приобретала это снадобье, добавили еще кое-что покруче. Зрачки ее стали темными и огромными, врач лишь взглянул и махнул рукой.

Полковнику Гущину в травмпункте больницы промыли, продезинфицировали порез на макушке и забинтовали голову. Не перевязали, что выглядело бы стильно, как в кино – «бандитская пуля», а именно забинтовали – сделали этакий нелепый чепчик, что держался завязочками под подбородком.

Катя когда увидела, хоть и не до смеха ей было совсем… Совсем не до смеха, фыркнула, рассмеялась. Нет, не добавляют грозного шарма шефам полиции вот такие чепчики на макушке.

– Что, хорош? – буркнул Гущин. – Болит голова-то, вот черт. Прям думать ни о чем не могу, а думать надо. Ведь эта стерва едва нас с тобой там не прикончила. Ладно я, но ты девушка молодая, чего ты в жизни видела-то?

– Электрогорск, Федор Матвеевич. Это многого стоит.

– Как ведь чувствовал, что к этому дело идет, к новой крови. А сделать ничего не смог, не предотвратил. Нужно было мне их всех, весь их выводок гадючий под замок посадить еще тогда!

– Когда? – спросила Катя. Ну что вы такое городите сейчас…

– После кипрской истории сразу. Эта Анна… Нет, ты видела ее глаза, когда она из автомата садила?

– У нее дочь убили, отравили. И это чудо, что другие дочери живы остались.

– Ты ее оправдываешь, что ли?

Катя вспомнила, как там, в цветущем саду, где витал запах пороха, где приехавшие эксперты-криминалисты в траве собирали стреляные гильзы, она разжала до боли стиснутый кулак. А на ладони – выдранный клок волос Анны Архиповой. Здоровенный такой клок волос… Теперь у той, может, и проплешина останется в шевелюре.

Битва двух амазонок у джипа… Это еще войдет в оперативные анналы.

Теперь же Анна Архипова – в изоляторе временного содержания Электрогорского УВД. Водворена – так это называется на языке ИВС – и ждет следователя для предъявления ей обвинения.

Примчался тут как тут мэр Журчалов, в прошлом бывший опер.

– От кого, от кого, но от нее такого не ожидал. Хотя она, конечно, баба с характером. Во что они наш город превратили. Бардак! Разве когда при бате моем, который на заводе вкалывал, когда, так сказать, долбил пролетарским молотом по наковальне, такое возможно было? И ведь они же все из рабочих семей – Архиповы, Пархоменко, плоть от плоти Электрогорска. Сначала заказуха обоюдная, потом вот яд на банкете… там ведь нас всех, всех могли отравить! А теперь вот снова самосуд, расстрел!

Катя выделила из всей этой тирады фразу «снова самосуд».

– В пятьдесят пятом – пятьдесят шестом годах, если вы, конечно, это имеете в виду, не было в Электрогорске никакого самосуда, – сказала она – просто так, чтобы посмотреть на реакцию бывшего опера, нынешнего городского мэра. – Зыкову… эту вашу Любку-ведьму, никто сюда назад в город после известных вам событий не возвращал.

Журчалов поперхнулся, воззрился на Катю. Многое может выразить человеческий взгляд, такую палитру эмоций.

В семь часов вечера все еще сидели в УВД, снова ждали новостей из больницы. И новости пришли, только не те, которых ждали.

– Охранник забирает Офелию и Виолу Архиповых домой. Врач пробовал было возражать, мол, рано еще им выписываться, но он и слушать не захотел, – доложил пост наблюдения.

– Федор Матвеевич, помните, что сказал нам Михаил Пархоменко про охранника Киселева? – спросила Катя. – Словно нарочно все вышло – едва он про все это заикнулся, она… эта женщина явилась и начала в Михаила стрелять. Вы хорошо ведь помните то дело об убийстве на проспекте Мира. Скажите, такое возможно?

– Что возможно? Что это Павел Киселев пристрелил Бориса Архипова, инсценировал нападение киллера?

– Вот это самое.

– У него самого серьезное ранение было.

– Но он остался жив. Рана-то в бок, так ведь?

– Нет, не в бок, в грудь, легкое задето! А это всегда чревато, можно так доинсценироваться, что в ящик прямо там, на месте, сыграешь.

– Вот, это ваш главный посыл – против этой версии. А что, если он рискнул?

– Ради чего ему жизнью рисковать?

– Вы же слышали, что Михаил Пархоменко сказал нам и что он пытался объяснить Гертруде. Павел Киселев любит ее мать.

– Так ведь нет ничего между ними. Три года уж прошло с тех пор. Я понимаю, если бы он сразу ее в койку, потом в загс и сейчас бы владел всем через нее – и капиталом, и недвижимостью. Так ведь он как был охранник, прислуга у них, так и остался.